– И если учесть, что отец не мог позволить себе такие траты и что у нас в доме не било места для секретера, сейчас я не вправе оставить его чужим людям.
– Ты очень любила отца, верно?
– Да.
Паула извлекла из секретера все содержимое – письма, книгу, набор красок, – заперла это в выдвижной ящик буфета, и мы перетащили секретер наверх.
На следующий день заявились Карги.
Герр Карг был приземистым мужчиной лет пятидесяти с напомаженными каштановыми волосами, щетинистыми усами и бледно-голубыми глазами навыкате. Он был в костюме, в коричневых туфлях, все еще не утративших первозданный блеск, и в мягкой фетровой шляпе, прямо посаженной на голову.
У фрау Карг было худое, бледное, словно иссушенное лицо с носом, напоминающим акулий плавник. Ее неопределенного цвета волосы были туго-натуго заплетены в косичку, и несколько выбившихся из прически прядей постоянно падали ей на лоб. Она все время убирала их пальцем. Она настороженно шныряла по сторонам холодными маленькими глазками, подмечая каждую мелочь, словно недостаточная осведомленность об условиях проживания представляла серьезную опасность для жизни. Она говорила пронзительным настойчивым голосом, в котором постоянно слышались нотки недовольства, но с другой стороны, она действительно беспрестанно выражала недовольство.
Хильдегарда, двенадцатилетняя дочь Каргов, унаследовала от родителей непреходящее чувство обиды на весь мир. Последнее сочеталось в ней с пылом преданного члена Германской лиги девочек, в форме которой она была, когда все семейство заявилось к нам.
Герр Карг втащил в дверь картонный чемодан, поставил на ковер, быстро осмотрелся по сторонам и сказал:
– Да, это не то, что нам обещали.
– Убогая обстановка, – прокомментировала его супруга, окинув взглядом гостиную, и направилась на кухню проверить, есть ли ножи и вилки в буфете.
Дочь подошла к окну, с тоской в глазах выглянула на улицу и медленно нарисовала свои инициалы на запотевшем стекле.
– Здесь нет заварочного чайника, – объявила фрау Карг. – Я не собираюсь покупать чайник.
Герр Карг одной рукой проверял упругость кроватных пружин. Он вышел из спальни с удрученным видом.
Дочь сказала:
– Как я буду добираться отсюда до клуба лиги? Тащиться в такую даль.
– Тебе придется выходить раньше, – сказал герр Карг.
– Я не могу!
– И молочника нет, – сообщила фрау Карг.
Мы с Паулой поднялись наверх и заперли дверь.
Очевидно, Карги рассчитывали получить квартиру с отдельной комнатой для себя, спальней для дочери и раздельными местами общего пользования. То обстоятельство, что они получили в свое распоряжение целую квартиру, не примиряло их с фактом, что Хильдегарде придется спать на диване. Или с фактом отсутствия заварочного чайника и молочника.
Паула рвала и метала.
. – Мерзкие, мелочные людишки! Как можно так себя вести? Они ведь жили в палатке! Тебе не кажется, что они должны радоваться?
– Такие уж они люди, – сказала я. – Представляешь, что они говорили о палатке?
– У меня от этого Карга мурашки по коже! Ты заметила, что у него ботинки начищены до блеска? Ну какой человек, живущий в палаточном лагере, станет чистить ботинки? Он какой-нибудь жалкий чиновник, не иначе. Бьюсь об заклад, он член партии. Вот почему их так быстро переселили.
– С чего ты взяла, что их переселили быстро?
– Да это же очевидно. Ты можешь представить, чтобы люди, прожившие в лагере больше нескольких дней, вот так возмущались из-за каждой мелочи?
– Паула, дорогая, ты рассуждаешь не очень здраво.
Она подошла и положила голову мне на плечо.
– А ты хочешь, чтобы я рассуждала здраво?
– Нет.
Я погладила Паулу по голове – теплой, тяжелой и полной несуразных мыслей, о которых я не имела ни малейшего понятия.
– Они знают, кто ты такая, – сказала она.
– Нет, не знают.
– Да, знают. Я видела, как фрау Карг смотрела на тебя. Она не дура. И держу пари, что у нее прекрасная память на прочитанное в газетах.
– Если и так, какое нам дело? – сказала я.
– Да никакого, наверное. – Паула вздохнула. – Если бы только туда въехали другие люди. У меня такое чувство, что они оскверняют квартиру.
– Тебе станет легче, если мы перенесем сюда еще какие-нибудь твои вещи? – спросила я.
– А какие?
Мы перенесли кривоногое мягкое кресло. Каргам оно явно не было нужно. Мы с трудом волокли его по ступенькам. Герр Карг недовольно наблюдал за нами. Его жена стояла подбоченившись, с горьким видом человека, утвердившегося в худших своих подозрениях.
– Дай им волю, они вынесут отсюда все, – сказала она.
– Знаете, вы не имеете права забирать кресло, – сказал герр Карг. – Все предметы обстановки по закону принадлежат нам.
Он грозно помахал в воздухе какой-то бумажкой.
– В квартире есть еще одно кресло и диван, – сказала Паула.
– Оно должно остаться здесь. Это предмет обстановки. Вы нарушаете правила.
– Вот именно, – поддакнула фрау Карг. – Они нарушают правила.
– Послушайте, – сказала я, с трудом подавляя гнев. – В вашем распоряжении остается то, на что вы не имеете права, а именно целая квартира. Вам этого мало?
– Это совсем другое дело, – сказала фрау Карг. – Квартиросъемщик должен проживать на своей жилплощади. Иначе мы окажемся в крайне неловком положении. Почему она не желает жить здесь? Вот что мне интересно знать.
– Я не хочу делить с вами свою квартиру! – раздраженно бросила Паула.
– Мы недостаточно хороши для вас, да? – сказал герр Карг.
Маленькая Хильдегарда, стоявшая за ним, сморщила нос и самодовольно ухмыльнулась.
– Вам довольно трудно угодить, не так ли? – спросила я.
Мы уже затащили кресло на десятую ступеньку; у меня возникло острое желание сбросить его на них.
– Я настаиваю на соблюдении должного порядка, – заявил герр Карг. – Я всегда этого требовал и намерен требовать впредь. Я сообщу, куда следует.
– И что же именно вы сообщите? Что получили в свое распоряжение больше площади, чем полагается?
Фрау Карг бросила быстрый взгляд на мужа, который тяжелой поступью удалился обратно в квартиру. Потом опять посмотрела на нас. Она переводила глаза с меня на Паулу, с Паулы на меня.
Единственное, что можно было сделать с Каргами, это забыть о них; и мы постарались поступить именно так. Я поднималась по лестнице мимо их двери, стараясь не слышать доносящиеся из квартиры голоса, обычно возмущенные или раздраженные, и надеясь, что дверь не распахнется вдруг и мне не придется столкнуться с ними нос к носу. Помню, я не раз стояла перед этой дверью и ненавидела Картов, оскверняющих мои воспоминания. Я ненавидела их за глубинный инстинкт разрушения и за жадность. Но я старалась не думать о Каргах, покуда не находилась в непосредственной близости от них: я не собиралась давать им такой власти над собой.
