Кудеслав вздрогнул и едва не свалился с бревна. С ошкуренного, до блеска истертого бревна, лежащего у самой ограды волховского подворья. А сам хозяин подворья стоял в каком-нибудь шаге и усмешливо глядел на озирающегося, трущего кулаками глаза Мечника.
Возвратился, значит, хранильник-то. Вон и Белян по двору бродит уже расседланный…
А ты, значит, воин могучий, задремал, греючись на теплом предвечернем свету. Как старый дед. Сидя.
— Лисовин, говорю, поклон тебе шлет. Он уже три дня как из мордвы. Все ладно у него, и рана совсем затянулась.
— Ну, что там еще в граде? — спросил Мечник, подавляя зевок.
— Еще… — Белоконь подергал себя за бороду; как-то странно (прицениваясь, что ли?) оглядел Кудеслава. — Еще они надумали собрать завтра к вечеру общинный сход. И тебе, мил друг, на том сходе надобно быть непременно.
— Так уж и непременно? — Мечник снова зевнул, беспечно махнул рукой: — Обойдутся. Я им надобен бываю только для драки.
Волхв неодобрительно хмыкнул и вдруг предложил:
— Пойдем-ка погуляем маленько. А то, гляжу, ты уж скоро в это бревно корень пустишь. Уезжал — сидишь; воротился — сызнова сидишь. Что ли, за два дня так ни разу и не приподнялся?
— С твоими бабами высидишь! Принеси, подними, передвинь… Ровно своих сынов нету — все я да я…
— Это им так велено было, — ухмыльнулся Белоконь. — Чтоб ты ушибы свои бездельем не тешил. Ну, как она, спина-то? Болит?
Нет, боль прошла, оставив по себе лишь вялость да страх перед резкими движениями. Но и страх этот обещал скоро минуться.
Уж что-что, а всякие-разные хвори изгонять хранильник умеет. Да и Векшина заслуга в этом деле вовсе не малая…
Тем же вечером, когда погасло Неугасимое Огнище, Белоконь, одолжив у кого-то телегу, увез Векшу и вконец обессилевшего Кудеслава к себе на подворье. И вот, еще пяти дней с той поры не прошло, а от увечья, мнившегося тяжким, осталась малая чуточка.
Выходили. Хоть одни лишь боги ведают, скольких сил это стоило Белоконю и Векше. Ильменку вон саму теперь впору выхаживать: отощала так, что на животе хребет проступает…
…Перебравшись через шаткую огорожу, Мечник и волхв неторопливо двинулись к лесу. Хранильник рассказывал, что в племени сильно напуганы открывшимися черными затеями Яромира и еще сильней — утратой Родового Огня:
— Однажды ведь такая беда уж чуть не случилась: помнишь, когда Навьи жертву мою не приняли? Но в тот раз боги помиловали, удалось-таки раздуть уголья. А нынче… Наверное, в ближайшие дни родовичи твои снарядят посольство в Грозову общину — за новым огнем (хоть и чужое племя, а от того же корня ведется). И еще, верно, надумают-таки соглашаться на дань для «над старейшинами старейшины». Этакий гуд по общине пошел: Навьи нам теперь не охорона; сделались мы отныне почитай что безродными; а ежели новый старейшина тоже вздумает бедокурить, то где на него управу искать?
— А ежели Волков родитель вздумает бедокурить — на него где управа? — хмыкнул Кудеслав.
Хранильник пропустил этот вопрос мимо ушей.
Некоторое время шли молча. Потом волхв искоса глянул на лениво бредущего рядом Мечника и вдруг спохватился:
— Ты не озябнешь ли? Босому да без рубахи в лес об этой поре и при крепком здравии не ладно, а к тебе сейчас любая хворь прилипнет, как муха к медвяной ложке!
— Пустое, — отмахнулся Кудеслав. — Не дотемна же!
Хранильник качнул головой:
— Как знать! Разговор у меня к тебе, очень может статься, долгохонек выйдет.
Мечник лишь плечами пожал. Пускай себе разговор получится хоть каким долгим — спешить-то вроде бы некуда…
Потом вдруг Кудеслав вспомнил:
— Слышь, я тебя давно уж хочу спросить: Белян-то почему здесь? К мокшанскому граду ты вроде верхами ехал; потом на мысу коня при тебе не стало (я тогда, помнится, даже заговорить о нем поопасался, думал, беда с ним приключилась, а он же тебе вроде как друг)… А сюда приехали, глядь — Белян. Как же он?..
В Белоконевом голосе прорезалось легкое раздражение:
— Как, как… Ногами — вот как! Я его еще возле мордовского града пустил — он сам и добрался.
— И не страшно было? — изумился Мечник.
— Кому? Беляну?
— Тебе!
— Мне-то чего бояться? — Волхв заметно терял терпение. — Покуда он мою науку не растерял, ни зверь, ни человек ему не препона. А уж коль растеряет… — Хранильник фыркнул, заговорил вовсе уже сердито: — Мы что с тобой, так вот и будем балабонить о скотьей умелости?! Или все же о деле поговорим?!
— Ну, давай о деле. — Кудеслав вновь пожал плечами.
Необычным каким-то виделся ему Белоконь в тот безветренный теплый вечер. Раздражается старик, без особой причины злится… С чего бы?
А вечер-то был хорош.
За разговором они не заметили, как миновали опушку и углубились в мягкие сумерки редколесья, где чаща-матушка словно бы решила проверить уживчивость елей, дубов да берез. Видевшуюся почти черной траву густо пятнали рыжие лучи клонящегося к закату Хорсова лика — лучи, похожие на немыслимой длины копья, наискось пронзающие древесные кроны и уходящие далеко-далеко, к самому златому лику светородного бога.
Кудеслав ловил себя на том, что мимо воли старается обходить их, эти лучи, словно бы опасаясь не то ушиба, не то ожога — до того они были прочными, настоящими. А когда прерывистый верховой ветер шевелил ветви деревьев, от мелькания столбов золотого света кружилась голова и сладко щемило в груди…
И вдруг вся эта красота разом померкла для Мечника.
— Я что сказать-то хотел, — искоса заглядывая Кудеславу в лицо, выговорил Белоконь. — Ведь отчего тебе непременно на сходе надобно быть? Оттого, что община ваша хочет поставить тебя на родовое главенство. — Он чуть выждал и, видно, вообразив, будто друг Кудеслав то ли не понял, то ли не поверил, решил разъяснить: — В старейшины тебя хотят. Вместо Яромира. И чтоб в Грозову общину ты поехал, как родовой голова.
— Хотят… — Голос Мечника сделался невыразительным, тусклым. — Хотят, значит… Кто?
Волхв слегка опешил:
— Как это — кто? Говорю же: община.
— Так-таки прямо и вся община?
— Н-ну… вся. Почти.
— А ежели вся община уже хочет, для чего же сход? — прищурился Кудеслав.
Волхв тоже прищурился — видно было, что очень хочется ему понять, куда клонит Мечник. Хочется, да не получается.
А Мечник сказал со вздохом:
— Знаешь, а я ведь загадал, причем довольно давно уже — дня три-четыре тому. Загадал: скажешь ты мне это или не скажешь. Умный я, стало быть, али нет.
