Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160
К груди женщины примотано было что-то маленькое и тоненько плачущее. «Ля-а, ля-а» – Саид знал этот крик с детства. Крик голодного младенца.
– Его зовут Итлар, Итлар, он не виноват, он просто шел с ними к Тарбагатаю, а он не из улуса Галдан-хана, он не ходил к Красному Тальнику той ночью, Небом клянусь, хороший господин, да благословит тебя Справедливый…
Женщина стонала и хлюпала носом, бормоча на смеси ашшари и джунгарского, – а младенец верещал все громче и настырнее. Саид замахнулся треххвосткой, джунгарка шарахнулась к стене, закрываясь оборванными рукавами. И все скулила, скулила:
– Господин, господин хороший, скажи своему богу, богу с белым лицом, пусть Итлара не казнят, он не грабил тот караван, скажи своему богу…
Южан наконец-то вынесло на улочку пошире. В скрипучие, покосившиеся ворота ныряли серые тени. Саид воззвал к Всевышнему: день уже перевалил за вторую половину, и юноша молился, чтобы Милостивый позволил ему доставить пленных без приключений и кровопролития.
Крохотный огонек в глиняном каганце мигал под сквозняком, тянущим из-под прикрытых ставней. Деревянный засов в них ходил ходуном и равномерно стучал о скобы под порывами ветра. Комнаты Белолицего располагались высоко, выше всех в городе, на третьем ярусе Новой башни, и ветры из степи безжалостно хлестали кирпич ее серо-желтых стен.
Мыньци стоял на коленях, прижав лицо к ледяному полу, стремясь унять дрожь во всем теле. Купец не первый раз держал доклад перед лицом Белолицего, но это ничего не меняло. Стоило ханьцу взглянуть в холодные глаза сидевшего на возвышении существа, увидеть страшную, равнодушную улыбку, как колени подкашивались, а спина сама собой перегибалась пополам.
Впрочем, Мыньци не был уверен, что Белолицый улыбается. В его родном Ханьсу так смотрели изваяния в горных храмах, посвященных божествам-хранителям провинции. Небесный полководец Чжун поднимал меч, грозя духам Полуночи, губы воителя изгибались в странной, нездешней усмешке. На лице читались то ли презрение – мол, что мне до копошащихся на рисовых полях людишек, то ли печальное всезнание: жизнь человека подобна взмаху крыла мотылька: сегодня он есть, а завтра нет, и вот уже другой мотылек вьется над цветком. А на следующий день и цветок увянет, и бабочки разлетятся, и горный снег покроет долину, погубив в завязи и сливу, и вишню. Каменные лица изваяний, источенные ветром и капающим из-под крыш дождем, беспристрастно взирали на суету презренного мира, вынося мельтешению людских страстей приговор Вечности.
Закусив длинный ус, Мыньци с опаской приподнял голову и попытался подглядеть – что же делает Белолицый. От остальной комнаты возвышение отгораживала завеса тонкого белого шелка. В широкую прорезь на ней влетал ветер из хлопающего ставней окна, ткань отдувало ветром. Тогда купец видел, как на низеньком лаковом столике мигает огонек в бронзовой лампе-драконе. Еще одна лампа неровно горела на высоком кованом поставце, ее дрыгающийся свет отражался на лаке деревянной стойки с двумя спящими длинными мечами. Этот же неверный свет мерцал на широких золотых браслетах, придерживавших рукава у нечеловечески тонких запястий: одна узкая белая ладонь лежит на свитке, другая рука ведет по бумаге кисточкой.
Перед ступенями возвышения стояло широкое блюдо, полное воды. Огоньки переливались в его негостеприимной черноте, гладкая поверхность шла рябью с каждым порывом ветра. Рядом с блюдом желтел засыпанный мелким песком поднос.
В лицо писавшему Мыньцы заглянуть не решился и снова уперся лбом в холодные кирпичи пола.
Наконец из-за завесы прошелестело:
– Воистину тебе нет цены, купец. Ты вошел давно, но тебе хватило терпения держать свой рот закрытым. Когда ибн Сину спросили: «Что человеку труднее всего?» – знаешь, что он ответил?
Ханец почувствовал, как по его спине ползают кусачие муравьи страха.
– Он ответил: «Молчать». Это глубокая мысль, купец.
Зашуршал высыпаемый на бумагу песок. Потом Мыньци услышал, как Белолицый встряхнул хрустнувший неразмятой бумагой свиток и с шорохом ссыпал песок на ковер.
– Зариф?..
Все так же исподтишка, не подымая головы, ханец попытался рассмотреть происходящее. Мальчишка-раб быстро подполз на коленях к столику и вскрыл медный сосуд с красным воском для печатей. Отделив кусок ножиком, запалил огарок свечи и, растопив воск в струйку, ловко капнул на растянутый свиток. А потом так же ловко перехватил пытающуюся свернуться бумагу. Белолицый неспешно отстегивал от браслета коралловую печатку.
Наконец, зашуршал сворачиваемый свиток. Мальчишка принял письмо и заложил в длинный чехол красного халифского шелка.
– Иди.
Отползая задом вперед и кланяясь до полу, юный невольник слез с возвышения, припал к ступеньке и быстро попятился в двери. Мыньци услышал, как за его спиной забряцал доспех стражников и скрипнули деревянные створки.
– Мой повелитель желает знать, справедлива ли цена, назначаемая за товары торговыми людьми из Нанкина. За мех соболя из долин Согоха они просят вдвое большую цену, чем за мех соболя из урочищ Хумшигира.
Мыньци почувствовал, как по его лбу скатываются капли пота. Он ведь предупреждал их, предупреждал. Но они рассмеялись ему в лицо – мол, откуда ашшаритам знать, да у них, к тому же, денег куры не клюют.
– Сегодня мои воины привезли в крепость Галдан-хана, наймана из Мау-Ундур. Ты возил товары в его улус и можешь его опознать. Тебя проводят в подземелье, и ты скажешь моим дознавателям, действительно ли этот человек – Галдан-хан. Далее. Ты нарисуешь стены и расскажешь об укреплениях Мурэна. Больше всего меня интересует, как в город поступает вода.
Ветер бросил в ставни горсть песка – поднимался секущий ночной вихрь, прилетающий из каменистых песков на берегах Балхаша.
– Я разрешаю тебе поднять голову. Приблизься.
Ловко поливая водой песок, Мыньци вылепил кольцо внешних укреплений, внутренний двор крепости и круглую главную башню. И пальцем разделил влажный валик земли, проделывая, одни за другими, ворота: Торговые, Северные и Сайгачьи – в них, спасаясь от весенних пожаров, забежал сайгак из степей, и с тех пор их так и стали называть. А потом подумал, вздохнул и ткнул тростинкой – в площадь перед воротами. Это большой колодец. И пометил чертеж еще четыре раза – еще колодцы, один прямо в цитадели.
Мыньци вздохнул еще раз – в городе жили родственники его второй жены, он взял ее три года назад у богатого уруута. Тесть имел в Мурэне дом – но ставил, как и всякий джунгар, в его просторном дворе юрту.
Помянув в душе богиню милосердия, ханец прочертил тонкую линию от изгиба берега озера к выпуклому боку городской стены – туда, где под нее уходил прорытый от Балхаша канал.
Проделав все это, Мыньци снова почтительно припал к полу. В ночном мраке за окном свистело и билось в дерево ставен, трещал фитилек в лампах. Наконец мягкий нечеловеческий голос прошелестел:
– Говори.
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160
