Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
на поле битвы.
– Боже, – покачала головой Мари. – Сколько пафоса. Он всерьез думает, что директор Мельцер попадется на эту удочку?
– Ни директор Мельцер, ни молодой господин не сказали ни слова, – удовлетворенно констатировал Гумберт. – Но все три дамы утопают в слезах.
Мария Йордан вздохнула. Еще ночью карты ей сказали, что брак будет несчастливым. Бедную фрейлейн Элизабет можно только пожалеть.
– Почему? – спросила Августа. – Она ведь сама этого добивалась. Непременно хотела за него выйти. Я бы до такого дотрагивалась только каминными щипцами!
Густав, который занимался в саду рассадкой гераней, притопал в кухню прямо в сапогах. Руки начал мыть в раковине, схватился за белое кухонное полотенце, чем вызвал гнев поварихи. Она вырвала у него полотенце, но он только ухмыльнулся, сел на скамейку, возле которой в самодельной кроватке спала маленькая Элизабет, и посмотрел на малышку с такой нежностью, будто это был его ребенок.
– Хочешь кофе, Густав? – В голосе Августы звучали непривычно мягкие нотки.
– Да, и побольше сливок и сахара!
Августа наполнила кружку, поставила ее на блюдце и, не спрашивая разрешения, положила ему два вкуснейших кусочка бисквита. Она объяснила, что Брунненмайер при помощи сливочного крема, цукатов и миндаля сделала из них настоящие Petit Fours, что по-немецки означает «маленький пук».
– Да что взять с этих лягушатников, – ухмыльнулся Густав и засунул в рот пирожное. – Все, хватит, – проворчала повариха. – Хозяева в любой момент могут попросить добавки.
– Тогда птифурчиков им не достанется, – пожала плечами Августа и присела на другой конец скамейки.
– Кто тянет лапы за моей выпечкой, тому половником по лбу! – предупредила повариха.
Гумберт громко хихикнул и изобразил, как уворачивается от поварихиного деревянного половника. Он с самого начала не любил Августу, но с тех пор, как она на кухне, не таясь, вынула тугую грудь, чтобы накормить ребенка, он в ее присутствии теперь прямо-таки впадал в панику. Ребенок ему тоже не нравился.
Мари сидела возле Ханны и просматривала ее тетрадь. Тонко отточенным карандашом она подчеркивала ошибки в словах, после чего спрашивала, в чем ошибка, и просила переписать страницу.
– Ты меня мучаешь хуже учителя! – жаловалась девочка. – У меня еще рука болит, когда я пишу.
– Странно, – улыбнулась Мари. – Когда ты выполняешь счет, рука не болит совсем.
– Потому что считать легко.
Ханна с короткими темно-русыми локонами походила на мальчика. Чтобы удобнее было залечивать раны, в клинике ей побрили большую часть головы. И тогда Мари состригла и остальное, утешив Ханну тем, что от этого волосы станут только гуще и красивее. Помощнице поварихи полагались три новых платья и два кухонных фартука, носки, белье и ботинки. Платья были ношеные, но Мари их подогнала под худую фигурку тринадцатилетней девочки. Вот только обувь была велика, и Ханна шаркала по кухне, чем вызывала недовольство Брунненмайер, утверждавшей, что от нее шума больше, чем от десяти голых негров в деревянных башмаках.
Над дверью зазвонил один из электрических звонков, так вызывали Гумберта. Он быстро поставил свой кофе и побежал к служебной лестнице.
– Сейчас попросят еще птифурчиков, – язвительно прохихикала Августа. – Хотя фрейлейн и так уже кругленькая.
– Однажды тебе твоя болтовня выйдет боком, – заметила Эльза.
– Да она жирная, как перепелка…
В этот момент в кухне появилась фрейлейн Шмальцлер, и Августа испуганно прижала руку ко рту.
– Августа и Эльза, наволочки для столовой постираны, их можно надевать. Кроме того, там стоит использованная посуда, а на ковре куча крошек.
Обе поспешили в столовую. Таким образом перерыв на обед был закончен. Мария Йордан тоже поднялась и, бросив торжествующий взгляд на Мари, сообщила, что пойдет украшать шляпы для госпожи. Как же: эту работу доверили именно Марии Йордан, а не камеристке Мари.
– Давай-ка убирай свои тетрадки, девочка, – услышала Мари Брунненмайер. – Тут не школа, тут делом занимаются. Принеси мне из погреба свиные ножки, мы их замаринуем.
Мари медленно поднялась по служебной лестнице в закроечную с намерением продолжить шить платье для помолвки фрейлейн. Шитье доставляло ей радость, тонкий светло-зеленый хлопок был красив, не скользил и не собирался в складки.
Нужно было занять себя чем-нибудь, чтобы отвлечься от тоски. Ссора с Паулем бесконечно тяготила ее, но Мари не знала, как помириться. Она не могла ему сказать, как сильно его любит, это привело бы к новой размолвке. Как же было мучительно проходить мимо него с равнодушным видом, ощущать на себе его тоскливые, а иногда и гневные взгляды, выслушивать насмешки. Разве он не видел, что каждое слово ранит ей сердце? Или ему нравилось бесконечно играть роль отвергнутого любовника?
Китти тоже оказалась легкомысленной и бессердечной персоной. Когда они в тот вечер примирений слегка пьяные отправились спать в комнату Китти на Монмартре, Мари спросила ее насчет рисунка матери. Китти поискала рисунок, но не нашла и смущенно сказала, что по ошибке использовала его в качестве растопки. Однажды ночью было ужасно холодно, и в потемках она не разобрала, какую именно бумажку засунула в печку… Она попросила Мари не волноваться, сказала, что купит ей другой рисунок Луизы Хофгартнер. Потом завернулась в перину и тут же заснула. Так у Мари осталась лишь фотография, которую она хранила в ящике комода между кружевными носовыми платочками, подаренными ей Китти. Когда Мари бывала в комнате одна, она вынимала фотографию и рассматривала ее. Так вот как выглядела ее мама – молодая, веселая и одновременно чужая! Поблекшие линии и тени на бумаге мало что могли сказать о том, каким она была человеком. Прекрасная художница, которая любила конструктора Якоба. Упрямая, отказавшаяся отдать Мельцерам чертежи покойного мужа. Любящая мать, которая так рано ушла.
А если директор Мельцер лгал, и она все же дочь Буркарда… Но не все ли равно, чья она дочь? Это ничего не меняет. Родители умерли, она одна в целом мире, никого рядом нет. Будь она мудрее, она бы постаралась не думать об это истории. Будь она мудрее, бросила бы сейчас же работу на вилле, чтобы забыть свое горе и не лелеять напрасных надежд. Обрести свободу, отринуть все, начать новую, ничем не обремененную, жизнь. Например, в Мюнхене. Или в Розенхайме. А может, и севернее. Чем плох Гамбург с его портом и большими судами, пересекающими океан? Пауль рассказывал о Роберте, который перебрался в Америку. Роберт храбрый. А она трусиха, она снова и снова откладывает свое решение покинуть этот дом, распрощаться с его обитателями. Словно есть какая-то тайная сила, магнит, который притягивает и не хочет отпускать.
– Мари! Моя дорогая Мари!
Едва поднявшись на третий этаж, она увидела, как к ней бежит
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
