Мы топтали кого-то ногами. Иногда это были мешки с землей, которыми ирландцы из Мурфилда пытались забаррикадировать улицы. Иногда это было что-то мягкое, оставлявшее скользкую жирную мякоть на подошве. Помню, я выл от ужаса, пытаясь высвободиться, выкарабкаться, проложить себе дорогу прочь, а потом…
Уилл бездумно поднял кусок выкрошившегося из складской стены бетона, но не швырнул прочь, как ожидал Лэйд, а покрутил перед глазами, пристально вглядываясь, и безразлично уронил в лужу.
- Я уже говорил, у меня иногда случались видения. Когда я делал зарисовки в Вестминстерском аббатстве. Стоило прикрыть глаза, чтоб я вдруг начинал слышать голос камня, в полумраке возникали процессии апостолов с Иисусом во главе… Они шли и распевали гимны, отчего меня охватывал такой пароксизм блаженства, что дыхание спирало в груди, а из глаз сами собой катились слезы… Родители считали, всему виной чрезмерное юношеское воображение. Я не рассказывал им о других видениях. Тех, которые иногда приходили ко мне по ночам еще с детской поры. О страшных полуснах, во время которых ко мне являлись нечеловеческие существа. Плотоядные чудовища с полными пастями слипшихся от крови зубов. Мертвецы, покрытые холодной могильной пылью. Мертвые младенцы и разбухшие утопленники. Иногда мне приходилось красть у матери лауданум, чтоб приглушить эти кошмары. Еще, как ни странно, помогала Библия. Ее умиротворяющий тон возвращал мне спокойствие, охлаждал горячий лоб, вдыхал силы и терпение… Люди вокруг меня выкрикивали цитаты из Святого Писания, но в этот раз оно не успокаивало меня, напротив, каждое слово из Библии будто входило в мое тело раскаленным медным гвоздем. Толпа влекла меня вперед и…
Уилл всхлипнул. Глаза у него были сухими, даже сделались яснее прежнего, но из груди рвались сдерживаемые рыдания.
- Дальше, - приказал ему Лэйд, - Что было дальше?
- Я… Это было похоже на видение. Я словно нырнул в непроглядно черный водоем. Жарко, смрадно, кругом оскаленные лица и ледяные языки откуда-то взявшихся ножей. Факела трещат, роняя вокруг искры. Кто-то, насаженный на стальную ограду, воет в предсмертной агонии. Кричат поодаль солдаты. Звенит стекло. Я плыву в этой черной жиже, и вроде я уже не совсем я. Я чувствую, что скалюсь, чувствую, как меня тянет вперед, но это уже не толпа меня несет, это я сам стремлюсь, оскалив зубы, туда, где мелькают солдатские мундиры. Кто-то хватает меня за ногу, чтоб повалить, и я беззвучно втыкаю ему нож под ключицу. Откуда у меня взялся нож? Кто был тот человек? Я не помню. Вокруг все багровое и красное, то ли от дыма, то ли у меня темно перед глазами. Крики. Кто-то просит пощады. Какой-то человек в красном солдатском сукне держит меня за шею. Его ружье разряжено и валяется на мостовой. Я бью его ножом в живот. Два раза. Потом под подбородок. Все вокруг ревет и скрежещет. Мне дурно, в висках колотят паровые молоты, невыносимо хочется пить. Я…
- Дальше.
- Я пришел в себя на рассвете, - Уилл поднял на него неестественно спокойный взгляд, страшный взгляд живого мертвеца, - Истерзанный, покрытый чужой кровью. Ньюгейтская тюрьма, опаленная и пустая, лежала в руинах, на ее стене кто-то написал кровью «Ее величество король Толпа». На столбах болтались человекоподобные свертки, обернутые алым сукном королевской пехоты. Над Лондоном плыл черный дым – горели ирландские кварталы. Я не пошел в мастерскую к мистеру Бесайеру. Я не пошел домой на Броад-стрит. Одурманенный, шатающийся, точно отравленный пес, ничего не соображающий, я отправился в порт. И, пользуясь общей суматохой, пробрался на первый же попавшийся корабль. Спрятался в трюме и лишился чувств, на несколько дней впав в спасительное забытье. Вот таким был мой зов, мистер Лайвстоун. Новый Бангор призвал меня - не гравёра Уильяма, что так тщательно зарисовывал капительВестминстерского аббатства, лелея мечту сделаться гравёром и создать иллюстрации для «Божественной комедии» – безумного убийцу Уилла. Бегущего вслепую прочь, проклятого, обесчещенного и мертвого душой.
- Люди попадали сюда и более странными путями, - пробормотал Лэйд, - Но, спорить не буду, редко кто из них может похвастаться подобной историей.
- По иронии судьбы корабль направлялся в Австралию. Что ж, это направление меня вполне устраивало. Разве что я отправлялся туда без приговора суда и без каторжных клейм на лбу. Три недели я таился в трюме, питаясь украденными у матросов сухарями да дрянной водой. Но даже окончить пристойно плаванье мне было не суждено. Мою душу все это время словно резали тупыми ножами, я то и дело проваливался в воспоминания, перед глазами вновь мелькали незнакомые лица. Во сне я мочился от страха. Распоротые мундиры, рассыпавшиеся по мостовой пуговицы, размозженные головы… Это было что-то вроде горячки, какой-то гибельной мозговой лихорадки. В конце концов я не выдержал этой пытки. Моля море дать мне милосердную смерть, я выбрался ночью на палубу, ступил за борт и провалился в черную холодную воду. Помню, как мое дыхание растворялось в его соленых пузырях, помню плеск волн о лицо, помню…
Уилл замолчал. Вероятно, искал слова, но Лэйду показалась, что он видит душу Уилла – озябшую, со свечным огарком в руке, ищущую выход из каменного лабиринта.
Возможно, подумал он, эта душа блуждает там уже очень давно.
- Догадываюсь, что было дальше, - сухо заметил он.
Уилл улыбнулся. Самой странной улыбкой из всех, которые когда-либо приходилось видеть Лэйду.
- Да, мистер Лайвстоун. Очнулся я утром, прибитый к берегу. Правда, обнаружили меня не благородные дикари-полли, искатели жемчуга, как в каком-нибудь авантюрном романе, а рыбаки из Скрэпси, промышлявшие незаконным промыслом рыбы, но это уже, согласитесь, не имело никакого значения для моей судьбы. Я стал гостем Нового Бангора.
При упоминании рыбы Лэйду и самому вдруг остро захотелось набить трубку измельченной рыбьей чешуей. Видит Бог, сейчас его рассудку как никогда нужно отдохнуть в теплых течениях невидимого моря. Может, тогда он схватит те разрозненные нити, концы которых десятками топорщатся вокруг Уилла…
Может, именно поэтому Канцелярия проявила несвойственное ей благородство, настойчиво пытаясь спровадить Уилла подальше от Нового Бангора. Она знает то, что под шкурой кроткого ягненка прячется убийца. Малолетний убийца, который, в придачу, сам не всегда способен контролировать себя. Что может вырастить из него Левиафан? Великого гуманиста? Умудренного жизнью философа? Или кровожадное чудовище, наделенное немыслимой силой?
Лэйд ощутил, как стынут корни зубов, словно он набил рот кубиками льда из коктейльной чаши. Даже в висках заломило.
Многие узники Нового Бангора полагают Его садистом и убийцей,
