плечи и, смущенно отводя в сторону черные семитские глаза, пробасил:
— Вот и вызволили мы свою Чарусу, вернули паровозникам советскую власть. Меня на улице остановил инженер Калганов, говорит, что рабочие могут пустить два цеха, начать ремонт паровозов… Едем в типографию, надо наладить выпуск газеты. Главное сейчас — объяснить народу, что карта Махно бита. Ну, а вечером похороним жертвы бандитского произвола… — Почерневшее лицо Лифшица дрогнуло, выдавая страшное ранение души, ранение, которого не увидишь глазами. — И Дебору мою предадим земле. Снял я ее с дерева в городском саду.
Механик не стал успокаивать товарища. Зная, что Лифшиц может забыться только в работе, сказал ему:
— Поехали в типографию!
XXV
В день занятия красными Батайска Деникин, так много переживший за последние месяцы и чувствующий себя одиноким, как никогда, пригласил Змиева. Он знал, что Кирилл Георгиевич теперь уже явный сторонник Врангеля, знал, что он вошел в состав Особого совещания по рекомендации Кубанской рады, а на Кубань приехал с тайным поручением от Петлюры — вести переговоры, направленные против главного командования.
При первом же появлении Змиева в Ставке Деникин приказал контрразведке собрать самые подробные сведения о нем. Из полученных донесений было ясно, что Змиев — человек русский, никакой не самостийник, а к Петлюре попал волей случая, закинувшего его в Киев. Будучи членом Особого совещания, он не оказал Петлюре ни одной услуги. «Политикан, который при первом удобном случае продаст меня так же, как продал Керенского, гетмана, Петлюру», — беззлобно и устало думал о нем Деникин.
Змиев вошел к главнокомандующему, как всегда, тщательно выбритый, пахнущий тонкими духами; в светлом галстуке сияла булавка с изображением Адамовой головы, на безымянном пальце белел серебряный перстень в виде черепа. И булавка и перстень понравились Деникину. Череп и скрещенные кости носили на черных шевронах офицеры и солдаты корниловских, марковских и дроздовских полков — лучших частей Добровольческой армии.
— Я пригласил вас, Кирилл Георгиевич, с тем, чтобы мы наедине по-дружески обсудили создавшееся положение, — сказал Деникин, слегка розовея щеками. Он плохо надеялся на то, что многоопытный Змиев поверит в его искренность. — Со мной вчера беседовал английский генерал Хольман и дал понять, что недоволен мной. Члены Особого совещания тоже не расположены ко мне. Втихомолку все говорят, что я единственный виновник поражения. Может быть, пришел момент, когда я должен найти популярного в войсках, энергичного преемника и сдать ему верховную власть. Не могли бы вы назвать мне достойную кандидатуру?
— Признаться, я не вполне понимаю, чем обязан вам этим доверием. — Змиев нервно затрещал пальцами, оглядывая Деникина любопытным взглядом. — Впрочем, полагаю, что, если бы вы действительно стали искать кандидатуру, вы остановились бы на бароне Врангеле. Генерал молод, энергичен и пользуется популярностью в войсках, особенно среди казачества… которое… которое… как вам известно, недовольно вами.
— Я знал, что вы назовете этого человека, — раздумчиво ответил главнокомандующий. — В моем, окружении, кажется, нет человека, который не думал бы о бароне Врангеле. Все будто сговорились называть только его.
— Больше некого назвать, Антон Иванович. Не Май же Маевский! — Змиев пожал плечами, достал из золотого с монограммой портсигара папиросу и, постучав ею по ногтю большого пальца, закурил.
Пухлой рукой главнокомандующий отогнал голубоватый дымок. Он не курил и не выносил табачного дыма. Несколько минут собеседники помолчали, поглядывая на затянутое морозом окно.
— Я сделал последнюю попытку заставить боевое счастье снова повернуться ко мне лицом. Самые преданные боевые офицеры и солдаты были сведены в конную группу генерала Павлова. Эта группа, в двенадцать тысяч сабель, должна была следовать вверх по Манычу и совместно с первым корпусом ударить во фланг и тыл Буденному. Но заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет… Павлов почему-то повел людей по левому, безлюдному берегу Маныча. Там ни привала сделать, ни обогреться. И это в лютые морозы и метели! Сегодня я получил донесение. Павлов потерял половину людей замерзшими, обмороженными и больными. Он атаковал Торговую и, конечно, безо всякого успеха. Казаки взбунтовались, выгнали Павлова и на его место выбрали донца, генерала Секретева… Под влиянием донских начальников генерал Сидорин предложил мне глупейший план: оставить Кубань, бросить тылы, пути сообщения, базу и двинуться на север. Вы понимаете что-нибудь? Это же чистейшая авантюра, отказ от планомерной, организованной борьбы и переход к партизанщине. Что это даст, кроме неотвратимой и скорой гибели? Разумеется, я совершенно категорически отклонил этот план. Я уже не сомневался: казаки горят желанием пробиться на Дон, распылиться по родным хуторам и предоставить добровольцев их собственной участи… Я мог бы опереться на естественные водные рубежи: сначала — на Дон, теперь — на Кубань. При создавшемся положении они уже не смогут задержать противника… Позади нас Кавказский хребет и враждебно настроенное Закавказье… Куда прикажете отступать? — генерал развел руками.
— В Крым! — решительно ответил Змиев.
— Да, да, вы правы. Крым — последний клочок русской земли. Но казаки вряд ли пойдут туда от своих куреней. Сейчас непогода наш самый верный союзник. Грязь на кубанских дорогах надежно сдерживает большевиков. Сегодня я отдам приказ Ставку перевести в Новороссийск, а войскам в случае оставления Кубани отходить за реку Белую.
…Деникина душили припадки бессильной ярости, сменяясь минутами и часами фатальной нерешительности. Он чувствовал, что потерял управление армией, отступающие полки которой перемешались с толпами беженцев, бредущих по дорогам куда глаза глядят.
В метельную ночь на второе марта правый фланг Донской армии, потерпев жестокое поражение под станицей Кореновской, в беспорядке по непролазной грязи отошел к Пластуновской, находившейся в тридцати верстах от Екатеринодара. Добровольческий корпус продолжал сдерживать атакующие красные части в районе Тимашевской, в девяноста верстах от переправы через разлившуюся Кубань, имея в своем тылу конницу Буденного, пополненную казаками, перешедшими на сторону большевиков.
Неустойчивость фронта и разгром на тихорецком направлении принудили генерала Кутепова благоразумно отвести свой корпус на один переход южнее. Взбешенный генерал Сидорин, отменив это распоряжение, приказал Добровольческому корпусу перейти в контрнаступление и восстановить положение у Тимашевской. Этот ничем не оправданный приказ угрожал добровольцам окружением и гибелью. Кутепов отказался его выполнить. Конфликт принял острые формы. Деникин, узнав о нем из кляузных донесений обоих генералов, телеграфным распоряжением изъял корпус Кутепова из оперативного подчинения Донской армии и подчинил его себе.
Спустя десять минут после того как телеграмма была подписана, Змиев принес главнокомандующему резолюцию Верховного круга Дона, Кубани и Терека, подчеркнув в ней красным карандашом фразы:
«Считать соглашение с генералом Деникиным в деле организации Южно-русской власти не состоявшимся… Изъять немедленно войска Дона, Кубани и Терека из подчинения генералу Деникину в
