позади, она направилась к тому самому фонарному столбу.
— Вот здесь я ждала маму и папу. После детдома, как была в выпускной форме с жалким букетиком, сразу пришла сюда и простояла до темноты. Каждый день ждала их тут, пока не встретилась с тобой. Здесь я и буду встречать тебя.
Фина смотрела на мужа, стараясь запомнить каждый сантиметр его лица.
— Ты тут береги себя, одна ведь остаешься… — с нежностью глядя на жену, произнес Телль. — Как ты тут будешь?
— Это ты себя береги. Со мной все будет в порядке, — Фина убедительно положила руку на плечо мужа.
Она подняла глаза, но небо, в котором всегда есть если не спасение, то хотя бы надежда, закрывал козырек платформы. Беспомощно оглядевшись по сторонам, Фина вздохнула.
— Раньше у меня был свой мир, я жила только детьми и тобой. Он заслонял все остальное. Теперь стены этого мира разрушены, и я вижу, что за ними… Хоть мой мир разрушен, но он не стерт. Его никак не восстановить, буду жить в таком мире. На новый уже нет времени.
Неслышно подъехал поезд. Теперь нужно было сказать что-то очень важное — то, о чем они никогда еще не говорили друг другу.
Фина прижалась к мужу и заплакала. Телль обнял ее.
— Не надо, — мягко шептал он, гладя жену по голове.
— Я больше тебя никогда не увижу, — с болью произнесла Фина. — Как мне без тебя?
— Ну… Я не знаю. Ты только не плачь, — крепче обнял жену Телль.
— Не буду.
Согласившись, Фина достала платок, вытерла глаза.
— Представляешь, у нас могло быть четверо детей, — она нашла в себе силы улыбнуться. — Четверо сыновей. И мне их надо было любить вчетверо сильнее. Я смогла бы.
— Смогла, — поддержал жену Телль. — Ты сильная.
— И у старшего были бы уже свои дети.
— У Карла?
— Да.
— Мы бы с тобой были уже бабушка и дедушка, — подхватил Телль. — Представляешь: ты — дедушка, а я — бабушка…
— Наоборот, — тепло поправила Фина.
— А, ну да! Я дедушка, ты бабушка.
Телль поднялся по ступенькам вагона и обернулся. Фина махнула ему рукой. Телль с улыбкой помахал жене в ответ. Ему стало легче от того, что они так простились, — расставшись счастливыми.
Поезд тронулся с места. Телль, смотревший на Фину из-за спины проводника, с каждым мгновеньем становился все дальше, меньше, а потом совсем исчез в красно-серой полосе убегающих вагонов.
— Нет, родной, — покачав головой, сказала Фина. — Все же у нас был бы только один ребенок. Больше мы бы не потянули. Или — нас бы заставили с ними расстаться.
Поезд давно скрылся из вида, а она все стояла и глядела на пустые рельсы. Что теперь от нее осталось, когда у нее забрали последнего родного человека?
Невыносимая, ледяная тоска накрыла Фину. Хотелось выть, кричать, плакать. Но, как бы тяжело сейчас ни было, Фина понимала, что поддаваться чувствам нельзя. Она должна дождаться мужа.
Одна
Первые дни Фина не находила себе места. Даже такой маленькой квартиры, вдруг оказавшейся пустой и холодной, ей стало много.
Все было не как в тот раз, когда Телль с Ханнесом отправились на море. Тогда Фине хотелось, чтобы они ехали. Тогда было нужно, чтобы они ехали. И тогда Фина понимала, что они, к сожалению, вернутся, не сумев спастись.
А теперь…
Фина спрашивала себя: зачем Телль ушел, зачем оставил ее одну? Может, ему уже невыносимо жить с ней, жить с грузом потерь?
Письма, которые Фина писала мужу, складывались в ящик стола. Куда их отправлять, она не знала, а от Телля не было ничего.
"Еще, наверное, рано", — думала Фина.
Этим она себя и успокаивала.
После работы Фина, дойдя до остановки, садилась на скамейку. Может быть, из остановившегося трамвая спустится Телль? Увидит ее, помашет рукой и, улыбнувшись, шагнет навстречу?
Но трамваи уезжали, вышедшие из них люди проходили мимо, а Телля не было. Фина ждала, пока не начинало темнеть, и потом, дома, до поздней ночи всматривалась из окна в пустой двор.
Перед сном, когда она оказывалась наедине со своими переживаниями, становилось особенно тяжело. Если Фина не засыпала сразу, мысли о муже, Ханнесе, других сыновьях, о родителях, бабушке мучили ее до самого рассвета. И труднее всего было принять уход Телля.
— Тридцать лет мы с тобой знакомы, — говорила она мужу, словно тот был рядом. — Ни с детками, ни с мамой и папой я не прожила столько, сколько с тобой… Где ты сейчас?
Фина просила мужа, чтобы он пришел к ней хотя бы во сне — таким, каким она впервые его встретила. Но Телль ей не снился.
Она вспоминала случавшиеся с мужем ссоры. В одной из них Телль заявил, что хорошо бы ему умереть прямо сейчас, чтобы Фина до конца своих дней жила с этим.
— Ты сказал тогда, что я накричу, а потом веду себя так, как будто меня же и обидели, — тихо в темноте говорила Фина, лежа на кровати с открытыми глазами. — Ты сказал, что я не чувствую боли другого человека, его обиды… Я попросила у тебя прощения, а ты мотал головой и злился… Простил ли ты меня? Простишь когда-нибудь?
Следующим вечером Фина пошла к фабрике мужа. Смена там уже закончилась, и некоторые рабочие сидели в кафе напротив. Фина смотрела на них через стекло витрины. Наверняка кто-то из этих людей, если не работал рядом с Теллем, то хотя бы знал его. За то, что они вот так спокойно о чем-то разговаривали, медленно потягивая пиво из полулитровых банок, разжевывая соленые сушки, Фина их ненавидела. Хотелось разбить окно и, вытащив всех за шиворот на улицу, заглянуть каждому в глаза.
Хотя, в чем вина этих рабочих? Фине стало неловко за свое чувство. Отвернувшись от витрины, она медленно пошла прочь.
По дороге Фина представляла, что у каждого из сидевших в кафе рабочих есть тот, кто сейчас ждет его дома. Это ее теперь некому встречать… И, все же, только там, в их c Теллем квартире, Фина могла говорить с оставившим ее мужем, не оглядываясь ни на кого. Нет, она не боялась — просто была противна сама мысль, что кто-то чужой начнет на улице ее слушать.
А ведь как много всего она не сказала мужу, пока тот был рядом!
— Ну вот, я дома, — тихо произнесла Фина, открыв дверь квартиры.
Фина смирилась с ней, став по привычке называть домом.
Вымыв руки, она взглянула на полку под зеркалом. Там,
