пустяковый разговор. Букет полевых трав в руках Зои стал торжественным трофеем, добытым в этом походе.
Они решили позавтракать в кафе, тут же в аэропорту. Нагрузившись в буфете закусками и бутылкой минеральной воды, отыскали уютный столик в уголке зала, откуда был виден край площадки с галантерейным киоском.
— Борис, ты? — услышали они вопрос и обернулись.
— Фаринов! — Борис протянул руку.
— Ну встреча! Проводил родственника, иду…
Одного взгляда Зое было достаточно, чтобы понять: перед ней — уверенный в своей неотразимости, привыкший к постоянному вниманию и сервису пассажир.
— Прости, пожалуйста, — дернулся Борис. — Знакомьтесь.
Взгляд Бориса устремился на Зою и на Фаринова; откровенно нежный — на Зою, доверительно-мужской — на Фаринова.
— Ах, вы завтракаете? Я не буду вам мешать. Если можно, стакан воды.
— Ради бога, ради бога.
— Борька, помнишь Сочи!
— Как же, как же!
Фаринов — высокий, широкоплечий, смахивающий на боксера, мускулы у него так и выпирали из-под закатанных рукавов рубашки. Борис тоже широкоплеч, но гораздо ниже ростом, и потом, этот мальчишеский румянец во всю щеку. У Фаринова лицо непроницаемое, с синеватым оттенком. Совершенно разные молодые люди. Однако стоило им появиться вместе, как возникало нечто такое, что объединяло обоих, будто что-то переливалось, переходило от одного к другому, всего скорее, от Фаринова к Борису, хотя не сразу, не моментально уловишь, что именно, а только побыв с ними, присмотревшись внимательнее, замечаешь: если Фаринов и Борис рядом и если есть третий — их глаза излучают одинаково чрезмерную доброжелательность, одинаковое почтение и благородную сдержанность.
Тем не менее Фаринов с первого взгляда не понравился Зое. Может, ей не понравилась его манера разговаривать чуть свысока. Хотя все интонации вроде на месте, хотя улыбка излучает радушие. Бывают такие натуры, от которых за версту несет высокомерием. По поводу этой версты есть, конечно, оригинальные соображения: маска, оболочка, прикрытие для ранимой, прекрасной души. Но если человек в самом деле что-то значит, он никогда не будет пускать пыль в глаза.
От Фаринова, однако, не ускользнула настороженность Зои. Ее суховатая сдержанность, с которой она встретила его, лишь добавила масла в огонь, заставив срочно переменить тактику. Уж такой человек был этот Фаринов, умел в любой обстановке, будь тут хоть сотня незнакомых людей, приспособиться к окружающим и повернуть впечатление в свою пользу. Какая-то стюардесса! А Борька влип и тянет резину. Ну, детский сад! Он пропустил мимо ушей сдержанные реплики Зои и как ни в чем не бывало, будто сто лет знакомы, стал расспрашивать ее о полетах, о трудной работе в воздухе, о капризах пассажиров, о чуткости и внимании, о которых так много пишут, и всегда, вот парадокс, в одностороннем значении — он разматывал и разматывал все ее дела и заботы, какая-нибудь да затронет ее, какая-нибудь да станет общей.
И кажется, Зоя не устояла перед его веселым добродушием, или, может быть, она посчиталась с тем, что Фаринов — приятель Бориса. Одним словом, шутки по поводу капризных пассажиров развеселили ее. И этого было достаточно Фаринову — впечатление создано, линия поведения определена: надо быть душевным, никакой развязности… Бортпроводница, конечно, простовата, но что-то в ней есть. Она вдохновляет. Где, интересно, откопал ее Борька?
Рядом за столик сел парень в спортивном костюме и в белом с черной полоской шлеме. Мотоциклист. Чашечку кофе парень поставил на столик, шлем положил на свободное кресло.
— Интересно, чего дают эти горшки? — спросил тихо Борис, показывая глазами на шлем. — Голову они наверняка не спасают, если крепко ударишься?
— В древности был случай, — улыбнулся Фаринов, почтительно повернувшись к Зое. — В одной восточной стране торговец шляпами горел синим пламенем. Не шел у него товар. Понятно, на востоке чалму носят. У торговца все склады шляпами забиты. Что делать? Тут какое-то влиятельное лицо возьми да шепни султану: «Пора вводить цивилизацию». Султан указ: чалму долой, всем носить шляпы! Ну и пошло. У торговца товар нарасхват. Вот так…
— Не пойму, при чем же тут горшки, — сказал Борис.
— А при том. Наделали горшков — и приказ: без горшка на мотоцикле ни-ни… А голове, конечно, все равно, как разбиваться — в горшке или без горшка, если к тому же хороший удар.
Фаринов даже не улыбнулся. А Борис хохотал. Ну и горазд его дружок на выдумки, закрутит — до понедельника не растрясешь. Легко с таким веселым, находчивым человеком. Борис поглядывал на Зою, как бы приглашая и ее посмеяться, оценить остроумие и общительность своего приятеля.
Они посидели еще немного, Фаринов выкурил сигарету и, сославшись на дела, распрощался.
Глава девятая
Двухэтажный кирпичный дом на окраине города. Комната на первом этаже с окнами во двор. Зоя подошла к двери и нажала на ручку. Неуклюжая, расхлябанная и начищенная, как самовар, эта медная ручка всегда раздражала ее. Но поменять ручку не хотелось. Будет же у них когда-нибудь новая квартира…
В коридор из кухни вползал пар, слышался плеск воды.
— Стирать будем сегодня, Зоя, — сказала мать, опрокидывая в корыто ведро.
Зоя надела клеенчатый передник поверх халата и и вместе с матерью подхватила цинковый в белых залысинах бак с бельем, поставила его на плиту. Пар стелился по серой штукатурке стен и потолка, курился в открытое окно.
— Ну и жара, — вздохнула Зойка, с раздражением оглядывая развешанные по стенам кухни тазы и ведра жильцов. Всякий раз, когда она приезжала домой, у нее поднималось раздражение: от коридора, пропитанного затхлой плесенью скарба, сложенного возле дверей, от неуютной кухни, от покосившихся окон — в памяти еще стояли белые салоны аэровокзалов с модной мебелью. Однако чувство родного дома было в ней очень сильным, и потому раздражение улетучивалось и все окружающее, покосившееся, неуютное вызывало только грусть.
— Тебе не обязательно здесь вертеться, — сказала мать. — Будешь подносить мне воду, поможешь прополоскать.
— Вот еще! — возразила Зойка. — Не придумывай. Дай-ка мне стиральную доску.
И началась у них работа. Кипела, булькала в баке вода, выбивал горячий пар, поднимая крышку. Зойка, склонившись над корытом, терла о доску белье, то и дело ополаскивая его в мыльной пене, потом брала ведра и бежала на колонку за водой. Пока на плите доходил бак, они ополаскивали белье в корыте и отжимали, подсинивали в огромном тазу простыни и наволочки и складывали в другом тазу.
— Молодец ты у меня, — сказала мать, когда они закончили первую порцию белья и в ожидании, пока снова закипит бак, уселись на лавку. — Споро работаешь. Молодец.
Зойка ничего не ответила. Лицо ее, разгоряченное, в капельках пота, было спокойно, она сидела, чуть повернувшись к окну, как бы подставив щеки легкому
