Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
– Давайте подумаем, – участливо сказал он. – В историка вам уже не переквалифицироваться, да и желания такого, похоже, у вас нет.
Я согласился с Пташниковым – так оно и было.
– Писать исторические романы тоже вряд ли отвечает вашему желанию, иначе бы сами до этого додумались. Не так ли?
Мне и на этот раз нечего было возразить краеведу.
– Да и в истории вас в основном интересуют неизвестные, загадочные события. Какой же выход остается? – сам себя спросил Пташников.
Я с нетерпением ожидал, что он мне посоветует.
– Попробуйте написать о ходе исторического расследования, – после затянувшегося молчания продолжил Пташников. – Только вряд ли вы сможете вести его самостоятельно, для этого, кроме энтузиазма, нужны широкие познания. И не только в истории, но и в смежных с ней дисциплинах: археологии, генеалогии, археографии…
Краевед посоветовал мне то же самое, что и Марк! Я обрадовался этому совпадению, увидев в нем знак, что именно таким путем мне и надо следовать в дальнейшем.
– Я готов помогать каждому, кто занимается историей! – торжественно, словно клятву, произнес Пташников и задал мне тот же вопрос, что и Марк: какую загадку истории я хотел бы расследовать в первую очередь?
Когда я назвал убийство в Александровой слободе царевича Ивана, краевед неожиданно для меня засомневался:
– Крепкий орешек. Об эту загадку многие ученые мужи зубы поломали, да и оставили ее в покое. Мол, погорячился царь-батюшка – и дело с концом. Хотя я так никогда не считал, но и версию, что царевич погиб в результате заговора, тоже доказать не мог. Однако вы правы – это убийство достойно самого тщательного изучения, заняться им стоило бы. Давайте-ка привлечем к этому расследованию Михаила Николаевича Окладина, мне будет интересно узнать его мнение. Тем более, они с Ольгой недавно просили меня как-нибудь привести вас в гости. В субботу вечером вы свободны?.. Вот и договорились, – закончил краевед.
Нет нужды объяснять, как я обрадовался такому повороту.
Глава вторая. Мы начинаем следствие
В субботу, в назначенное время, мы с Пташниковым встретились на набережной возле дома Окладина, поднялись на второй этаж. Все повторилось как и в тот раз, когда мы впервые навестили историка: на наш звонок в квартире раздался лай Гоши, потом – успокаивающий собаку голос Ольги, которая и открыла нам дверь.
Поздоровавшись с нами, Ольга заглянула мне через плечо, видимо, надеясь кроме нас с краеведом увидеть еще одного гостя. Впрочем, это могло мне и показаться, – отправляясь к Окладиным, я невольно опять вспомнил разговор с Марком о его непростых отношениях с девушкой.
В любом случае она встретила нас радушно и сразу проводила в кабинет отца.
Здесь все было по-прежнему: так же язвительно поджимал губы гипсовый Вольтер, золотыми тиснениями поблескивали ряды книг в шкафу, на софе без единой морщины лежало аккуратно постланное покрывало, приглушенно тикали часы в корпусе из красного дерева.
Нисколько не изменился и сам Окладин: в белоснежной рубашке, чисто выбритый и подтянутый, он выглядел так, словно собрался на дипломатический прием.
И опять я не увидел в квартире жены Окладина. Он объяснил, не дожидаясь вопроса:
– У супруги сегодня спектакль. Если не будете торопиться, познакомитесь…
Я подумал про себя, что мне и впрямь не мешало бы встретиться с женой Окладина, чтобы составить о ней собственное мнение и попытаться выяснить, действительно ли она встала между Ольгой и Марком или это просто показалось моему впечатлительному приятелю.
Так уж повелось, что, как только мы с Пташниковым приходили к Окладиным в гости, Ольга без напоминаний отца тут же подавала нам кофе, отличающийся каким-то особым вкусом, поэтому ни я, ни краевед никогда не отказывались от него.
На этот раз, подав кофе, Ольга осталась с нами, вид у нее был непривычно задумчивый и грустный. Дважды я поймал на себе ее взгляд, словно она ждала от меня какого-то сообщения, или желала что-то спросить, но так и не решалась.
Кажется, я понял, в чем дело, – Ольга хотела услышать от меня что-нибудь о Марке. Но не мог же я пересказать ей разговор с ним! Ограничился тем, что передал от него привет всем троим, и сразу перевел разговор на обстоятельства, заставившие меня отправиться в Москву, поведал о том лабиринте, в котором оказался благодаря своей увлеченности историей. При этом я пытался представить эту ситуацию в ироническом свете, но вряд ли мне удалось обмануть Ольгу – она слушала меня с явным сочувствием.
Когда Пташников, дополняя меня, рассказал, что привело нас в гости, по выражению лица историка я понял: к нашему намерению выяснить обстоятельства убийства царевича Ивана он отнесся скептически.
Иначе – с интересом и даже уважением – отнеслась Ольга. Она заметно оживилась и, переведя лукавый взгляд на отца, спросила его:
– А ты, конечно, считаешь, что никакого заговора против Ивана Грозного не было и заниматься расследованием преступления в Александровой слободе нет смысла?
– Нет никаких данных, свидетельствующих, что гибель царевича не была трагической случайностью, что эта смерть – результат какого-то мифического заговора, в котором будто бы участвовал царевич. А если так, то все попытки доказать существование этого заговора – просто бесполезны.
Пташников недовольно заворочался в кресле, словно оно вдруг стало ему тесным.
– Вы хотите возразить, Иван Алексеевич? – повернулся к нему Окладин.
– Есть дневник опричника Ганса Бэра, в котором прямо сказано о заговоре против Грозного и об участии в этом заговоре царевича Ивана!
– Чтобы доказать существование заговора, нужны более надежные исторические документы, чем дневник авантюриста. Мы с вами уже имели возможность убедиться, что дневнику опричника нельзя верить – вспомните, каким конфузом закончились длительные поиски новгородских сокровищ.
– Дневник Ганса Бэра помог найти место тайника.
– Да, но вместо сокровищ в тайнике оказались, как вы помните, булыжники.
– Это не говорит о том, что новгородских сокровищ не было вовсе. Ганс Бэр просто не знал, что кто-то перепрятал их в другой тайник, более надежный. А в остальном его дневник – серьезный исторический документ, который верно отразил события конца шестнадцатого века, в частности обстоятельства Новгородского погрома. К такому выводу пришли ваши коллеги-историки, изучавшие дневник Ганса Бэра.
– Новгородский погром – это одно, а заговор – совершенно другое. Сведения о нем более чем сомнительны. Я уже высказывал свое мнение, нет нужды повторяться. Ганс Бэр придумал этот заговор, чтобы оправдать себя в глазах тех, кто послал его в Россию.
– Хорошо, оставим дневник опричника в покое. Отсутствие других документов о заговоре – еще не повод, чтобы отказывать версии в праве на существование! – не сдавался краевед.
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
