Кияне слушают Константина Философа и глядят на него, как зачарованные: не слыхивали они прежде этаких речей и не видывали такого светлого, неземного лица. Иным уже мнится, не тот ли это Ангел, что спас отроков из горящей печи, посланный теперь, чтобы спасти их от геенны огненной?
Тревога, сперва томившая Кукшу, мало-помалу слабеет: кажется, и замшелых идолопоклонников пронял мудрый Константин. Как хорошо, что патриарх догадался послать сюда именно этого человека!
И тут Кукшин взгляд падает на черноусого Свербея, невесть откуда появившегося среди передних. Его столь знакомая Кукше ухмылка не сулит ничего доброго. Рядом с ним стоят седые, как вечерний туман, длиннобородые старцы. Это Перуновы жрецы. Их Кукша тоже не приметил с самого начала, и лица их не кажутся ему приветливыми.
– Может быть, – говорит наконец священник Константин, – кто-нибудь хочет что-то спросить?
Кукша не отрывает глаз от Свербея. А тот, привычно усмехнувшись, обращается к священнику Константину:
– Хорошо ты нам тут рассказывал – и про змея, и про воскрешение Лазаря[183], и про всякое такое. Особенно нам понравилось про троих отроков в горящей печи. Но если мы своими глазами не увидим чего-нибудь подобного, пеняй на себя – мы тебе не поверим, и речей твоих больше слушать не станем. Верно я говорю?
И Свербей оборачивается к толпе.
– Верно, верно! – раздаются нестройные голоса. – Хотим чуда! Покажи нам чудо, как Моисей показывал фараону! Или вроде того, как твой Бог спас отроков из печи огненной!
Священник Константин обращает взор к небесам и, не колеблясь, отвечает:
– Хоть и не должно искушать Бога, ибо сказано: «Не искушай Господа твоего!» Однако, если вы от всего сердца решили приступить к Нему, просите чего хотите, да сотворит вам Господь по вере вашей! Только помните, что вы просите не меня, а Бога!
И снова заговорил Свербей:
– Ты давеча толковал, что книга, которая у тебя в руках, самая главная и самая священная книга на свете. Брось ее в огонь и, если она не сгорит, мы уверуем в твоего Бога!
По лицу Свербея змеится торжествующая усмешка.
– Да, да, книгу, – снова раздается из толпы, – тогда уверуем!
– Разведите огонь посильнее! – неожиданно твердым голосом говорит Константин.
В костер наваливают сухого хвороста, пламя мгновенно набрасывается на него, слышится угрожающее гудение. Священник Константин поднимает своими тонкими руками Евангелие к небу и говорит:
– Господи Иисусе Христе, Боже наш! Прояви и ныне святое имя Твое пред очами сего народа!
Произнеся это, священник Константин бросает Евангелие в пылающий огонь. Люди испуганно замирают, даже те, кто еще несколько мгновений назад злорадно требовал этого. Кукша в ужасе отводит взор от огня и видит послушника Фармуфия, которого до сих пор не замечал. Фармуфий стоит неподвижно, с глазами погруженными в синеву небес, лицо его не выражает тревоги. Кукша снова переводит глаза на костер. Пламя разгорается все сильнее, но книгу оно пока еще не охватило.
Кукша стоит боком к Оскольду и Диру и не видит их. Оскольд, как и большинство, напряженно глядит в огонь, а Дир устремил взгляд куда-то поверх голов, губы его беззвучно шевелятся. Он молится.
Время идет, хворост понемногу прогорает, сучья обращаются в уголь, а уголь в пепел. Однако Евангелие невредимо, даже кожаные ленты запоров нисколько не изменились от жара. Язычники, как завороженные, глядят на книгу и на то, что еще недавно было пылающим жарким костром. Из толпы раздаются крики. Они нарастают. Кияне желают креститься.
А Кукша может наконец облегченно вздохнуть: он больше всего боялся, что на священника Константина во время проповеди нападет кашель, но на протяжении всего веча священник Константин ни разу не закашлялся. После Константин говорил, что киевский воздух действует на него благотворно.
Лишь вечером этого дня Кукша узнает, что Вада пропала…
Глава двадцать пятая
КРЕЩЕНИЕ В РУЧАЕ
Солуньские братья привезли с собой некоторое количество белых крещальных рубах, но привезенного, конечно, мало. За шитье усаживают всех швей Оскольдовой и Дировой усадеб, да еще зовут со стороны, а привезенные братьями рубахи служат образцом. Оскольд с Диром и дружинники отдают запасы полотна, какие у кого есть. Пусть лучше останутся лишние рубахи, чем кому-то не достанет. Кто знает, сколько киян захочет креститься?
Привезенных медных наперсных крестов, кажется, должно хватить. Однако здешние резчики режут впрок деревянные кресты по образцу, который им дал Мефодий. Привезены и печати для печения просфор. Женщины, которые на Оскольдовой усадьбе обычно пекут хлебы для ее обитателей, теперь пекут просфоры под руководством и наблюдением Мефодия.
Привезли братья и запас восковых свечей, их в Корсуне, так же как и в Царьграде, изготовляют из русского воска. Что поделаешь, изготавливать свечи в Киеве пока еще не умеют: для освещения жилищ киянам служат жировые светильники или лучины – в зависимости от достатка, – а на дворе в темную пору зажигают смоляные светочи.
На лугу, неподалеку от Печерьска, возникает великолепный белый шатер, на вершине шатра сияет крест, который виден со всех Киевских гор. Это походный храм.
Наступает день Святого Крещения. Раннее утро. По низинам еще стелется ночной туман. Священник Константин, его брат чернец Мефодий, князья и Кукша выходят из Печерьска и направляются к Ручаю, за ними следуют те жители Города и его окрестностей, которые еще на вече изъявили желание креститься. Желание каждого из них было оглашено в церкви, и с того дня их начали усиленно готовить к Крещению.
А это не простое дело – ведь оглашенные должны были не только проникнуться сознанием того, что без крещения нет спасения, но и понять необходимость каждой, даже самой малой и неважной на первый взгляд подробности крещального обряда. Им предстояло не просто затвердить, но прежде всего понять, что и почему должны они отвечать священнику во время Крещения и что при этом следует делать.
Просвещали оглашенных и чернецы Андреевой обители. Всего после веча было оглашено человек двести, это не только жители Печерьска и окрестных селений, но и других мест Киева. Женщин среди оглашенных пока нет, ведь женщин не было на вече. Все оглашенные должны к рассвету собраться в низовьях Ручая – там, ближе к устью, Ручай достаточно глубок для погружения крещающихся.
На берегу Ручая, над местом Крещения, будет поставлена церковь. Так решил священник Константин. Но об этом пока что, кроме брата Мефодия, никто не знает.
Священник Константин, его брат Мефодий, чернецы Андреевой обители и печерьские оглашенные спускаются в долину Ручая, там их уже ждут оглашенные из других мест Киева. Священник Константин делит крещающихся на несколько частей – их слишком много, чтобы крестить одновременно. Кияне благоговейно глядят на священника в белых ризах, как будто перед ними не служитель Божий, а Сам Бог. Однако крестить предстоит не только священнику Константину и его брату Мефодию, на помощь призваны и чернецы Андреевой обители, которые будут крестить одновременно с ними.
