Это было, в принципе, то же самое, что мне говорили, и не раз, мои друзья и родители. Но спокойного и степенного тона Сьюзен вкупе с действием кальвадоса и возбуждением от моего слишком длинного монолога хватило в этот вечер, чтобы убедить меня в том, что я и так уже знала. Я должна поговорить с Флорианом и с Максимом. Я решила подождать до завтра и порадовалась своему решению, когда проснулась. Было десять часов, голова немного болела, но я знала, что не хочу больше ждать. Я выпила кофе и послала Максиму сообщение, написав, что мне срочно требуется яичница от Гаспара. Одиннадцать минут спустя он ответил, что ждет меня там.
Гаспар, которого я не раз видела после первой встречи холодным февральским утром, при виде меня чуть-чуть приподнял брови – таково было его приветствие для самых близких друзей. Я поздоровалась кивком и села напротив Максима, который читал за нашим обычным столиком. На нем была шерстяная куртка поверх тенниски, и я спросила себя, сколько мужчин на этой земле способны сделать старую шерстяную куртку сексуальной. Передо мной был наверняка один из немногих.
– Спасибо, что пришел, – сказала я.
– Бурный вечерок выдался вчера?
– Мы познакомились с подругой Нико… Это что-то! Никак не могу привыкнуть.
– Это здорово для него, – обронил Максим чуточку машинально, но искренне.
Гаспар, к которому мне не надо было обращаться, с тех пор как он зачислил меня в «завсегдатаи», принес мне кофе с холодным молоком. Мне захотелось взять его за руку, попросить остаться с нами, спеть нам песню своей родины или просто прочесть прогноз погоды из валявшейся на соседнем столике газеты, но он уже скрылся, будто тень, и я осталась одна под пристальным и проницательным взглядом Максима.
– Так, – начал он терпеливо. – Что происходит?
Его ясные глаза смотрели на меня с явной печалью и, казалось мне, почти детским простодушием. Я впервые в жизни подумала, что, наверно, слишком давно путаю душевную чистоту с отсутствием цинизма, и мне стало немного стыдно. Я поколебалась, мысленно сосчитала до трех – было бесполезно, смешно и даже просто оскорбительно оттягивать дальше момент признания.
– Мой «бывший» вернулся, – сообщила я.
Я не отрывала взгляда от глаз Максима, хотя думала, что не должна смотреть на него слишком пристально, но я хотела видеть его реакцию, прочесть по лицу его чувства, чтобы, по возможности, пощадить их. Он не выглядел шокированным и задетым – лишь едва заметно кивнул, как бы предлагая мне продолжать. Я глупо откашлялась, хотя никакого комка в горле у меня не было, и снова заговорила:
– То есть он приходил ко мне и сказал, что хочет, чтобы я вернулась. Это было неделю назад, и вот уже неделю я мучаюсь, потому что не знаю, что мне делать…
Я слегка поморщилась: разве я имею право себя жалеть? Или хуже того: искать жалости? Я мучаюсь, да, ну и тем хуже для меня, ни одному человеку в здравом рассудке и в голову не придет меня жалеть.
– Ты хочешь к нему вернуться? – спросил Максим.
– Не так это просто, Макс. Я знаю, что для тебя все просто, но… я не… у меня нет твоей благости. Я…
– Женевьева. Ты же не можешь не знать, любишь ли его еще или нет.
Какая-то часть меня, очень, увы, вредная, хотела было ответить: «Эй, мог бы и пощадить меня!», но я прекрасно знала, что он не обязан сейчас меня щадить, и так щадил уже достаточно. Я вспомнила, как раздражают его сложности на пустом месте, и сказала себе, что мы, в сущности, не созданы друг для друга.
– Да, я еще люблю его, – призналась я. – Но ведь что-то произошло у нас с тобой, и я знаю, для тебя то, что я говорю, невыносимо, потому что, я уверена, тебе все ясно, ну а мне вот неясно. Все еще неясно. Я… мне нравится быть с тобой, и я прекрасно сознаю, что мы с тобой не только… ну, сам знаешь, но ведь мы никогда не говорили…
– Тебе действительно нужны слова, чтобы разобраться в собственных отношениях?
Он сказал это без агрессивности. Он был искренне удивлен и даже, помимо легкого гнева, который я почувствовала, слегка умилен моей неприспособленностью.
– Да, – ответила я резко. – Вот такая я.
Максим покачал головой, ясно давая понять, что у него в голове не укладывается, как можно быть такой сложной на пустом месте.
– Слушай, – сказал он. – Что тут сложного? Мне нравится быть с тобой, мне с тобой хорошо, я бы хотел, чтобы у нас это продолжалось. Все очень просто. Да ты и сама это знаешь.
Я хотела было напомнить, что он никогда мне этого не говорил открытым текстом, но подумала, что ни к чему лишний раз его обижать.
– Мне, наверно, надо было дать тебе понять яснее, – продолжал Максим, – но… но ты еще не оправилась, и потом… – Он невесело улыбнулся. – Я не хотел тебя спугнуть.
Повисло тягостное молчание. Максим смотрел в окно, и на секунду мне показалось, что он сейчас заплачет. Но он повернулся ко мне и спросил:
– Короче, здесь-то ты зачем? Ты возвращаешься к «бывшему»?
– Да не знаю я!
– Ты издеваешься?
– Да не так это просто, пойми! Он разбил мне сердце! Ты не подумал, что мне страшно к нему возвращаться?
– Женевьева, я это прекрасно понимаю, но каким боком это касается меня?
– Как это – каким боком касается тебя? Мне кажется, я должна была хотя бы сказать тебе, разве нет?
Я поняла, что пришла для того, чтобы сказать ему, что больше не смогу с ним видеться. На что я до сих пор надеялась? Что невозможный статус-кво сохранится еще на какое-то время? Что все уладится чудесным образом и мне не придется принимать решение?
– Мне очень жаль, – добавила я.
– Чего тебе жаль?
– Ну, всего этого, что… мне, наверно, не надо было начинать, я должна была… Я совсем запуталась, я и сейчас еще ни фига не разобралась, но я прожила с Флорианом шесть лет, и потом, это все по моей вине…
– Все по твоей вине? – повторил Максим, словно не веря своим ушам. – Почему это по твоей вине? – Он уже сильно злился. – Я не знаю, что могло с тобой случиться в жизни, чтобы ты всегда винила во всем себя, Женевьева. Вообще-то я думаю, ты не винишь себя, скорее считаешь, что должна себя винить, и… это выше моего понимания.
Я смотрела на него и ничего не говорила. Я видела, что он ужасно зол. Краем глаза я засекла, как подошел Гаспар со своей яичницей и развернулся, почувствовав напряжение между нами.
– Я не понимаю, – повторил Максим.
– Я тоже не понимаю, что могло тебя привлечь в такой ущербной и закомплексованной женщине!
– Да брось ты!
Максим уронил обе руки на стол. Я видела, что он находит мою фразу совершенно глупой, и знала, что он прав. Но я была слишком горда, чтобы идти на попятный, поэтому только смотрела на него с упрямым видом – точь-в-точь такое выражение, наверно, бывало у Одреанны, когда ей что-то не нравилось.
