– А может, поужинаем вместе? – спросила она.
– Увы, дела. Скажите мне ваш адрес, я вас обязательно навещу.
– Чарли, да ведь ты трезв! – с осуждением сказала она. – Дункан, я уверена, что он трезвый! Ущипни его и убедись, что он трезвый.
Чарли кивком указал на Гонорию. Оба рассмеялись.
– И где остановился? – со скепсисом произнес Дункан. Он замялся, не желая сообщать им название отеля.
– Я пока не решил… Лучше я к вам зайду. Мы опаздываем на водевиль в «Эмпайр»…
– О! И я тоже хочу! – ответила Лоррейн. – Хочу поглядеть на клоунов, акробатов и жонглеров. Идем сейчас же, Дунк.
– А у нас по дороге есть еще одно дело, – сказал Чарли. – Так что увидимся.
– Ну пока, сноб… До свидания, юная красавица!
– До свидания.
Гонория вежливо поклонилась.
Н-да, лучше бы не встречаться… Он привлекал их своей деловитостью, своей серьезностью; они хотели с ним общаться, потому что он был сильнее их, и они хотели получить подпитку от этой его силы.
В «Эмпайр» Гонория гордо отказалась сидеть повыше, на свернутом папином пальто. Она уже была личностью с собственными принципами, и Чарли все больше и больше желал вложить в нее немного от себя до того, как она окончательно сформируется. Нечего было и надеяться, что за столь короткое время он сможет хорошо ее узнать!
В антракте они вышли в холл, где играл оркестр, и натолкнулись на Дункана с Лоррейн.
– Выпьем?
– Ладно, но не в баре. Пойдемте за столик.
– Идеальный папаша!
Не слушая болтовню Лоррейн, Чарли наблюдал за Гонорией – ее взгляд оторвался от столика, и он тоже с тоской осмотрел помещение, пытаясь увидеть его ее глазами. Их взгляды встретились, и она улыбнулась.
– Вкусный лимонад, – сказала она.
Что она сказала? А чего он ждал? По пути домой в такси он притянул ее к себе, положив ее голову к себе на грудь:
– Милая, ты вспоминаешь маму?
– Да, иногда, – неуверенно ответила она.
– Прошу, не забывай ее. У тебя есть ее фотография?
– Да, наверное. У тети Мэрион точно есть. Почему ты хочешь, чтобы я не забывала ее?
– Она очень тебя любила.
– Я тоже ее любила. Они помолчали.
– Папа, я хочу уехать и жить с тобой, – неожиданно сказала она.
Его сердце дрогнуло; именно так он себе и представлял этот момент.
– Разве ты не довольна своей жизнью?
– Довольна, но тебя я люблю больше всех. И ты любишь меня больше всех, правда, раз мамочка умерла?
– Ну конечно! Но, милая моя, ты ведь не всегда будешь любить меня больше всех. Ты вырастешь, встретишь какого-нибудь ровесника, выйдешь за него замуж и забудешь, что когда-то у тебя был папа.
– Да, это правда, – спокойно согласилась она.
Он не стал входить в дом. В девять вечера он опять сюда придет – и для того, что он собирался сказать, лучше было сберечь свежесть и новизну.
– Когда поднимешься, выгляни в окошко.
– Ладно. До свидания, пап, пап, пап!
Он постоял в темноте на улице, пока она, теплая и лучистая, не показалась в окне верхнего этажа и не послала в сумерки воздушный поцелуй.
III
Его ждали. За накрытым кофейным столиком сидела Мэрион в величественном черном вечернем платье, слегка отдававшем трауром. Линкольн мерил шагами комнату с оживлением только что державшего речь человека. Им, как и ему, не терпелось перейти к главной теме. Так что он почти сразу к ней и перешел.
– Думаю, вы догадываетесь, зачем я к вам пришел – для этого я и приехал в Париж.
Мэрион перебирала пальцами черные звездочки своего ожерелья и нахмурилась.
– Мне очень хочется завести себе настоящий дом, – продолжал он. – И очень хочется, чтобы в нем жила Гонория. Я очень благодарен вам за то, что вы взяли к себе Гонорию и заменили ей мать, но теперь мое положение изменилось. – Он помолчал и затем продолжил более напористо: – Очень сильно изменилось, поэтому мне бы хотелось снова вернуться к этому вопросу. Было бы глупо отрицать, что три года назад я вел себя неподобающим образом…
Мэрион тяжело на него посмотрела.
– …но теперь это в прошлом. Как я говорил, уже год я выпиваю не более одной рюмки в день, и эту рюмку я пью исключительно для того, чтобы не давать воли мыслям об алкоголе. Вы понимаете?
– Нет, – процедила Мэрион.
– Это что-то вроде ритуала. Чтобы привычка не занимала мои мысли.
– А, понял, – сказал Линкольн. – Не признавать, что тебя вообще-то тянет.
– Что-то вроде. Иногда я забываю и вообще не пью. Но стараюсь не пропускать. Кроме того, в своем нынешнем положении я не могу себе позволить пить. Люди, чьи интересы я представляю, более чем довольны моей деятельностью; для ведения домашнего хозяйства я привезу свою сестру из Барлингтона, и мне ужасно хочется, чтобы Гонория была со мной. Вы знаете, что даже тогда, когда мы с ее матерью не очень ладили, что бы там у нас ни происходило, на Гонории это никак не отражалось. Я уверен, что она любит меня, и уверен, что способен о ней заботиться, и… ладно, хватит. Что скажете?
Он знал, что теперь ему предстоит трепка. Она будет продолжаться час или два, будет тяжело, однако если ему удастся спрятать свое неизбежное негодование под маской смирения раскаявшегося грешника, то он в конце концов одержит победу.
Держи себя в руках, повторял он про себя. Не нужно тебе никакой справедливости. Тебе нужна Гонория.
Первым заговорил Линкольн:
– Мы уже месяц только об этом и говорим – с тех пор, как получили твое письмо. Мы очень рады, что Гонория живет с нами. Она – милый ребенок, и мы счастливы, что можем ей помочь, хотя, конечно, речь сейчас не об этом…
Неожиданно его перебила Мэрион.
– И надолго твоя трезвость, а, Чарли? – спросила она.
– Надеюсь, навсегда.
– Неужто ты сам в это веришь?
– Ты прекрасно знаешь, что сильно я не пил до тех пор, пока не отошел от дел и не приехал сюда бездельничать. Тогда-то мы с Хелен и стали гулять с…
– Оставь в покое Хелен! Не могу слышать, когда ты говоришь о ней такие вещи.
Он сурово посмотрел на нее; не было у него уверенности, что сестры так уж сильно любили друг друга при жизни.
– Я пил всего полтора года… С тех пор, как мы приехали сюда, и до тех пор, пока я… не слег.
– И это долго!
– Это долго, – подтвердил он.
– Я чувствую себя обязанной только по отношению к Хелен, – сказала она. – Пытаюсь понять, что бы она хотела сейчас от меня. Честно говоря, с той ночи, когда ты устроил тот ужас, тебя для меня больше не существует. Ничего не могу с собой поделать. Это ведь моя сестра!
