Он пожал плечами и еще помедлил какое-то время.
Не в силах больше ждать, Джуно решила его подтолкнуть:
– Это та самая женщина, которая звонила тебе на прошлой неделе, да? Которая уговаривала тебя вернуться в Нью-Йорк? – она осеклась. Черт подери, что она городит? Женщина, на поиски которой он приехал в Англию, не может звонить ему из Нью-Йорка. Надо же хоть чуть-чуть соображать.
Джей устало вздохнул и ответил:
– Звонила Мария, Джуно. Моя сестра.
– О! – она смотрела, как он пальцем провел вдоль линии жизни на ее ладони, а потом отпустил ее руку.
– О'кей, ты все узнаешь, – он поднялся на ноги. – После смерти отца старуха хотела выкинуть эту папку, но Мария спрятала ее и отдала мне пару месяцев назад. Она обещала матери не говорить мне об этом ни слова. Они все поклялись.
Он принес свой портфель и открыл его. Там среди глянцевых фотографий, сделанных в разных странах мира, лежала потрепанная от времени папка. Джей протянул ее Джуно.
Джуно почувствовала, что прикасается к тому, что представляет для него такую же ценность, как свитки Мертвого моря. Он отошел на другой конец кухни и там стоял в тени, глядя, как она перебирает сложенные потертые страницы. Никогда в жизни она не узнала бы, что значит настоящая трагедия, если б не взяла в руки эту папку, на обложке которой красовался безобидный розовый слоник и стояло одно-единственное слово «Джей». Это была сцена из сериала «Династия».
Джуно развернула первую вырезку из «Дейли ньюс» и, прочитав напечатанный огромными буквами заголовок: «ПАССАЖИР ОСТАВЛЕН В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ», поняла, что тайна Джея еще более фантастична, чем она предполагала.
Заметка была напечатана 15 сентября 1970 года. В ней говорилось, что в зале ожидания аэропорта найден новорожденный младенец в сумке. Заметка сопровождалась черно-белой фотографией улыбающейся стюардессы с крошечным большеглазым ребенком на руках. Заголовки в других газетах гласили: «Ребенок остался – мамаша улетела», «Мать-путешественница разыскивается», «Невостребованный багаж», «Поиски мамы малыша Джея не увенчались успехом», «Все его наследство – прядь волос». Постепенно заметки становились все короче, в них говорилось, что вероятность найти мать ребенка крайне мала. Младенец будет передан на воспитание, а впоследствии может быть усыновлен, если в течение шести месяцев его мать не обнаружится. Кроме того, в папке было несколько фотографий мальчика, играющего возле целой горы игрушек, сидящего на коленях у большого светловолосого мужчины – образчика мужской красоты и стати, в расклешенных джинсах и рубашке с вытянутым воротником, по моде семидесятых годов.
– Это твой отец? – Джуно вынула фотографию. Джей кивнул.
– Так, значит, это твои приемные родители? – Джуно понимала, что вопрос дурацкий, но от потрясения не могла собраться с мыслями.
– Сейчас по закону штата Нью-Йорк найденышей нельзя усыновлять – можно только брать на воспитание. Это делается на тот случай, если родной матери вдруг вздумается вернуть ребенка, – он говорил подчеркнуто бесстрастно: своего рода необходимый юридический комментарий. – Но в те годы брошенный ребенок приравнивался к сироте, и его можно было усыновлять. Мой отец мечтал о сыне, а мать больше не могла иметь детей после рождения Джадин. Она согласилась на мое усыновление – но при условии, что мне никогда не скажут правду о моем происхождении. Она не могла примириться с тем, что я безродный подкидыш, скорее всего, рожденный во грехе, а не выходец из семьи добропорядочных американцев ирландского происхождения. Она никогда никому не проговорилась. Они даже переехали после моего усыновления, чтобы соседи ни о чем не догадались.
– И ты не знал, что ты приемный сын?
– Я начал что-то подозревать после того, как отец потерял работу. Когда они ссорились, до меня долетали обрывки фраз. Мне, конечно, и в голову не приходило, что обо мне писали газеты, но я догадывался, что со мной что-то не так, в чем-то я не такой, как они. Не очень с ними связан, что ли. Самое странное, что меня это мало трогало. К тому моменту я уже достаточно опустился и использовал это обстоятельство как оправдание, чтобы стать еще хуже.
– А тебе никогда не хотелось узнать всю правду до конца? Найти своих настоящих родителей? Родную мать?
Он подошел к ней:
– Мне тогда хотелось одного: вырваться на свободу. Я не имел сердца, Джуно. Я воровал все подряд: кредитные карты, магнитофоны из автомобилей, ликер, сигареты из магазинов, а потом продавал. Деньги мне нужны были, чтобы покупать фотоаппаратуру и пленку – их я не в состоянии был красть. Я годами околачивался в специальных фотомагазинах, знал хозяев некоторых из них. Я считал позором украсть у них пленку. И при этом без зазрения совести стащил стереомагнитофон у соседа. Единственным человеком, с которым считался тогда, был я сам. Я прогуливал школу и ходил на все курсы фотографии, куда мог попасть.
Он снова сел на диван и, взяв в руки папку, стал перебирать страницы.
– Если бы мой старик показал мне тогда эту папку, думаю, я швырнул бы ее ему в лицо и расхохотался, честно тебе говорю. Мне было насрать на все, кроме фотографии. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, он передал мне медальон с прядью волос – тот самый, с которым меня нашли. Он сказал, что это прядь волос моей ирландской бабушки. Он тогда был уже очень болен, почти не вылезал из больниц. Думаю, он боялся, что после его смерти мать мне не отдаст его. Это был золотой медальон, очень красивый, с гравировкой. Он взял с меня клятву, что я буду хранить его всю жизнь, как зеницу ока. Я поклялся и в тот же день продал его. Можешь себе представить? Я получил за него двести баксов.
– Но ты ведь сохранил прядь волос.
– Да просто парень, которому я продал медальон, волосы хотел выбросить, – Джей коснулся волчьего зуба. – Мне пришло в голову: вдруг они принесут мне удачу, если я сохраню их. Пошел и там же у уличного торговца купил этот клык. Мне казалось, с ним я выгляжу круто. Знаешь, что странно? Я много вещей потерял за эти годы: камеры, часы, кольца и целые чемоданы. Иногда я оказывался в чужой стране, не имея ничего, кроме штанов, которые на мне были. Когда ты летишь на фронт, у тебя нет возможности воспользоваться рейсом «Пан Американ» и оставить вещи в отеле. Но вот эта пятидесятицентовая безделушка ни разу никуда не запропастилась.
Он взял фотографию, на которой отец держал его на коленях и смотрел на него с обожанием.
– Он был бы еще жив, если б не я. Его печень отказала, когда ему было пятьдесят два. Я никогда не забуду его желтого лица. Из больницы его выписали, потому что он не прекращал пить: он не подпадал под действие медицинской страховки. Он сидел дома, смотрел сутками телевизор – как он обожал всех этих звезд – и читал про них всякую чушь в желтых газетках. Он пил и допился до смерти.
– Но ты же сказал, что у него случился нервный срыв. После того несчастного случая на работе. Ты не несешь за это никакой ответственности.
