Книга История призрака - Джим Батчер

Я исчез из цеха, как только почувствовал приближение заката. Скачки мне теперь удавались длиннее — почти вдвое по сравнению с прошлой ночью, да и ориентировался я между ними значительно быстрее. Похоже, практика ведет к совершенству — даже после смерти. Ну или где я там сейчас находился.

Я добрался до пожарища на месте дома Морти меньше чем за две минуты.

По дороге я успел заметить, что ветер задувает с юга и что этот ветер принес с собой наконец весеннее тепло. По всему городу таял на глазах снег, и все это, вместе взятое, порождало густой вечерний туман, ограничивавший видимость полусотней футов. Не то чтобы туманы были в Чикаго редкостью, но не такой же плотности. Свет уличных фонарей едва пробивался сквозь него. Дорожные знаки так и вовсе превратились в неясные мерцающие пятна. Машины двигались с опаской, даже звуки вязли в этой мутной пелене, из-за чего в городе сделалось непривычно тихо.

В сотне шагов от дома Морти я сделал остановку. Да, чутье меня не обмануло: следы призывной энергии, встроенные каким-то образом в его бывший дом, тянули меня туда — примерно так, как манил бы аромат сытного обеда после тяжелого рабочего дня. Это напоминало маяк Собирателя Трупов, только в смягченном, менее прямолинейном варианте. Магию некроманта я бы сравнил с тягой пылесоса. Магия же Морти походила на земное притяжение: не столь мощное, но неумолимое.

Блин. Похоже, эта самая магия Морти оказывала на меня влияние все то время, что я находился в Чикаго Между-Тут. И в итоге первым делом я оттуда отправился не куда-нибудь, а к нему домой, и хотя у меня имелись логические основания идти туда, более чем вероятно, что на мой выбор все-таки повлияли. Повлияла магия, заточенная на призыв опасных духов.

А ведь в эту самую минуту Собиратель Трупов в своем замшелом убежище пытала Морти и готовила убийство моих друзей — нет, на эти остатки заклятия определенно стоило обратить внимание.

Я подошел к дому поближе, и притяжение заклятия усилилось. Конечно, основной своей силы оно лишилось, когда дом сгорел, да и остатки его слабели с каждой минутой. Рассвет его почти стер. Еще одного рассвета оно не переживет никак, но кое-какую пользу еще может принести.

Я достал из глубокого кармана своего плаща пистолет сэра Стюарта. Повозившись с ним, я вытряхнул на ладонь пулю: искрящийся шар серебряного света. Когда сыпавшиеся с него искры коснулись моей кожи, мне показалось, я слышу треск далеких выстрелов — воспоминания сэра Стюарта. Наверное, этот треск мушкетов выполнял в призрачном пистолете роль пороха; чего-чего, а выстрелов сэр Стюарт за свою жизнь наслышался в достатке.

Однако мне нужен был не порох. Я взял серебряный шарик, хранивший воспоминания сэра Стюарта о доме и семье, и внимательно в него всмотрелся. Перед глазами снова возникли сцены мирной сельской жизни, окружившие меня бледным, колыхавшимся как марево полупрозрачным пейзажем. На мгновение я услышал шелест ветра в пшенице, в ноздри мне ударил резкий запах животных из овина, мешавшийся с ароматом свежевыпеченного хлеба из дома. Воздух наполнился криками игравших во дворе детей.

Эти воспоминания принадлежали не мне, но под ними я ощутил что-то еще, мощное, до боли знакомое. Я потянулся к этому чему-то, обнаружил там воспоминания о моем доме и позволил им слиться с воспоминаниями сэра Стюарта. Я вспомнил запахи дерева, чернил и бумаги, книжной пыли с полок, закрывавших почти все стены моей маленькой гостиной, в три ряда уставленных дешевыми книгами в бумажных обложках. Я вспомнил запах древесного дыма из камина, к которому примешивался запах свежего кофе, поднимавшийся из чашки на столе. Добавил к этому аромат куриного бульона из пакетика в холодный день, когда я едва успел стащить с себя промокшую под снегом и дождем одежду и завернуться в плед у камина...

Я вспомнил теплую, тяжелую голову Мыша, моего пса, которую он клал мне на колено, пока я читал книгу, и мягкий мех Мистера, теребившего эту книгу лапой до тех пор, пока я не отвлекался, чтобы уделить ему минуту положенного внимания. Я вспомнил Молли, мою ученицу, по уши ушедшую в книги и опыты, вспомнил долгие часы наших разговоров, когда я делился с ней основами магии, тем, как использовать силу мудро и ответственно... ну по крайней мере по моим представлениям о мудрости и ответственности, которые не всегда соответствуют стопроцентной истине.

Я вспомнил тепло одеял у меня в крошечной спальне. Шум грозы, отсветы молний в приямках, куда открывались окна моего подвала, стук дождевых капель, завывание ветра и восхитительное ощущение того, что бушующие на улице стихии мне ничем не угрожают. Я вспомнил, как легко перемещался по квартире в кромешной тьме, потому что каждый шаг отработался за годы жизни здесь до полного автоматизма.

Дом.

Я воскресил все свои воспоминания о доме.

Я прохлопал момент, когда пуля превратилась в сгусток голой энергии, но эта энергия слилась с моими воспоминаниями, напитала мои эмоции жужжащей от напряжения силой — эмоции, свойственные каждому из нас. Тягу к месту, принадлежащему только ему. К безопасности. К уюту.

К дому.

— Дом, — прошептал я вслух. Я нащупал обломки заклятия Морти, и моя воля принялась собирать их воедино. — Дом, — повторил я, укрепляя конструкцию энергией воспоминаний, высвобождая заклятие в ночной воздух. — Ступайте домой, — произнес я уже во весь голос, и он, странно преломившись в тумане, превратился в ту самую зябкую, как сама ночь, неумолимо притягивавшую к себе мелодию. — Ступайте домой. Ступайте домой.

Энергия выплеснулась из меня ровной волной и разбежалась кругом, а я остался в неуверенном ожидании. А потом все стихло, если не считать чуть слышного эха.

Домой, домой, домой...

Я медленно открыл глаза.

Я не слышал ни звука, не ощутил ни малейшего колыхания энергии, вообще ничего.

Я стоял в кругу безмолвных, смотревших на меня пустыми глазницами духов.

Теперь-то я знал, что они собой представляют: самых безумных, самых опасных призраков Чикаго. Почти все они при жизни совершили убийство. Теперь я смотрел на них другими глазами. Та милая парочка детишек? Бог свидетель, теперь они наводили на меня ужас. Слишком много черноты было в их ввалившихся глазах, да и выражение их лиц вряд ли изменилось бы, наблюдай они за проезжающими машинами или топи они младенцев в пруду. В делового вида джентльмене конца девятнадцатого века я узнал Германа Уэбстера Маджетта, американского первопроходца в области серийных убийц развлечения ради. Еще одна тень, по виду на век старше, могла принадлежать единственно капитану Уильяму Уэллсу, столько ледяной, почти осязаемой злобы продолжало от нее исходить.