Прежде чем он успел положить руку ей на талию, какой-то узкоплечий человек с бурыми пятнами на лице очутился между ними.
— Целое состояние можно заработать на шерстяной шотландской ткани, — с потрясающей откровенностью сказал он. — После того как Питер сбежал, вы стали синонимом благополучия.
— Спасибо, Артур.
Они уже вышли на площадку для танцев — оркестр теперь играл попурри из мелодий двадцатых и тридцатых годов, оранжированных в разухабистом темпе, с изобилием медных инструментов, лихим барабаном и сладкими стонами духовых, играющих на три такта.
Палмер пустился в свой неизменный фокстрот, прижимая Вирджинию к себе чуть сильнее, чем намеревался. Когда она была на каблуках, она была ростом до его плеча, а сегодня она была на каблуках. А когда она откидывала голову, чтобы взглянуть на него, разница в их росте как-то скрадывалась.
— «Ночи без сна, — начала она напевать, — и ссоры днем… Я скучаю по поцелуям, и я скучаю по ссорам».
— «Я хотел бы снова влюбиться», — добавил Палмер.
— Интересно, — сказала она, в то время как песня Роджерс и Харта плыла вдаль, — неужто существует мелодия или хоть один такт на всевозможные случаи?
— Их предостаточно, — ответил Палмер.
Она чуть пожала плечами, а может быть, это Палмеру просто показалось. Он размышлял над тем, что для такой невысокой девушки, как она, у нее очень большие груди, и, похоже, на ней нет ничего, что походило бы на лифчик.
— «И нет больше боли, — снова стала она подпевать, но тут мелодия приблизилась к окончанию первого куплета, — нет больше тяжести, теперь я здорова, но…»
— «Я предпочла бы напиться», — закончил Палмер.
— Это во втором куплете. В первом надо — «Я предпочел бы га-га».[119]
— Я пригласил тебя танцевать не для того, чтобы получить урок лирики Ларри Харта.
— По-настоящему ты меня вовсе не приглашал. Это мне пришлось отбить тебя у своего приятеля-журналиста.
— Да. Что же касается друзей… Кто был этот спортивного вида экземпляр, что пригласил тебя на первый танец?
— Джимми Кинкейд.
— Конгрессмен Кинкейд?
Она кивнула.
— С такой фигурой, ранней сединой и даром льстить, каким он обладает, он мог бы быть будущим мэром, или губернатором, или сенатором.
— Это его первое избрание…
— Все начинается с первого…
— И ты, — Палмер уже был не в состоянии контролировать себя, — планируешь в будущем стать «миссис Мэр», или «миссис Губернатор», или «миссис Сенатор»?
— «Я буду любить тебя до последнего дня своей жизни, — оркестр повторил песню, и она снова стала подпевать: — Я хотела бы снова влюбиться».
Улыбка застыла на лице Палмера. Казалось, он был не в состоянии стряхнуть ее.
— Мне кажется, ты пытаешься сказать мне что-то.
Она кивнула.
— Я пытаюсь сказать тебе, что я отошла от тебя. А после этого бесконечно долгого молчания я вполне уверена, что и ты отошел от меня.
— Конечно.
Она мурлыкала какое-то время мелодию, потом спросила:
— Ну, разве это не мило?
— Чудесно…
— Я имею в виду… имею в виду… — Она замолкла.
Он наблюдал, как блики света падают на ее лицо, и кружил, кружил Вирджинию. В какой-то момент ложбинки под ее высокими скулами показались ему почти темными, она была грустна и печальна, но потом свет изменился — и все заискрилось, он видел, что она счастлива.
— Ты помолвлена? — услышал Палмер свой собственный голос.
— Нет.
— Тогда что же?
— Тогда, пожалуйста, заткнись. Мы танцуем.
— «Поверьте мне, сэр, — пропел Палмер, — я бы предпочел классический бой между ним и ею».
— «Мне не нравится покой, и я хотела бы снова влюбиться», — закончила Вирджиния.
— Это так?
Она долго и пристально смотрела на него, пока оркестр переходил к мелодии Гершвина. Свет в зале убавился, и ее глаза стали темнее.
— Вудс, разве что-нибудь дает тебе право задавать мне все эти вопросы?
Он покачал головой.
— Прости.
— Рада это слышать. — Она слегка улыбнулась, без всякого намека на иронию. — Как подумаю, как долго я пыталась выбросить из головы мистера Палмера, не хочется подпускать его к себе даже на дюйм. Даже с этими твоими вопрошающими глазами. Ведь ты был чертовски хорошим офицером разведки, не так ли?
— Но я никого так не допрашивал, как тебя.
— Мне кажется, я больше не хочу танцевать, Вудс.
— Хочешь снова присоединиться к конгрессмену Кинкейду?
Ее глаза снова блеснули.
— Ты ревнуешь?
— Я… — Он перестал танцевать. Они стояли неподвижно посреди зала. — Просто до меня дошло, — сказал Палмер, — что я был оскорбительно груб с тобой. Разве не так? И это после того, как ты спасла меня от этого ублюдка Эла.
— Ты не был груб. Просто, кажется, мы с тобой не ту ноту выбрали.
— Не мы. А я.
Он взял ее за руку и увел с танцевальной площадки. Они постояли в стороне. Палмер заметил, что к ним направляется мужчина, на котором была одна из этих забавных официальных белых рубашек со стоячим воротничком, банкир-инвестор — и повернул Вирджинию Клэри к себе, чтобы создалось впечатление, что он не заметил этого красавца.
— Я чувствую, что говорю и делаю не то, что надо. Я и с Элом повел себя неправильно, — сказал он ей. — Эти дни я сам не в себе.
— Неприятности в банке?
— Да нет, другое. — Он коснулся пальцем виска. — Здесь. Вопросы. Без ответов.
Она долго и пристально смотрела на него, пытаясь прочитать его мысли. Палмер знал, что в былые дни она была способна достаточно часто понимать его, что поражало его. Конечно, они были очень близки тогда, он помнил это, а сейчас…
Человек в рубашке со стоячим воротничком ввязался в разговор с кем-то еще.
— Какого рода вопросы? — спросила Вирджиния.
— Гарри Элдер говорит, что я пытаюсь провести занятия по философии вместо заседания правления.
— Для Гарри любой вопрос, на который не может быть дан ответ в виде значка доллара и ряда цифр, автоматически становится предметом философии.
Палмер кивнул.
— Он очень сожалел, что не смог прийти сюда сегодня. Ты ему всегда нравилась.
Она кивнула в ответ и посмотрела через плечо Палмера.
— Что стряслось с этим парнем?
