— Они еще немного сонные, но позже оживут.
Стейн зачарованно спросил:
— А чем вы их кормите?
— Ничем. Они кормятся сами. Здесь множество лягушек и разного другого, что они любят.
Стейн слышал, что Картер никогда не отвечал на письма, он их даже не вскрывал. Он не был любопытен ни в малейшей степени, да и совести у него тоже не было.
— Ты не должен так поступать, — сказал Стейн. — Ты знаменит, тобой восхищаются. Дети пишут тебе и ждут ответа.
— Почему? — спросил Картер.
Они сидели перед домом, каждый со своим стаканом. Было очень тепло и тихо.
— Они верят в это, — продолжал Стейн. — Когда я был маленьким, я написал французскому президенту и просил его покончить с Иностранным легионом.
— Да ну! И он ответил тебе?
— Ну да. Моя мама написала ответ от президента, где говорилось, что теперь они покончат с этой проблемой. Письмо было с почтовыми марками и всем прочим.
— Ты слишком молод, — возразил Картер. — Лучше приучаться с самого начала к тому, что на деле все не так, как ты думаешь, и что это не так уж и важно.
Он ушел кормить поросят и довольно долго отсутствовал. Когда он вернулся, Стейн заговорил об Аллингтоне, который работал двадцать лет, а потом просто сдался, не оставив после себя даже синопсиса.
— Он устал, — сказал Картер.
— Говорил он с тобой об этом?
— Нет. Он почти ничего не сказал. В один прекрасный день он пустился в путь, оставив на столе записку; вообще-то это была наполовину готовая полоса комикса, и прямо на ней он написал: «Я устал». Он так никогда и не пришел за своими деньгами.
— А они не пытались разыскать его?
— Боже мой! — воскликнул Картер. — Вы только послушайте: «Они никогда не пытались разыскать его». Святой Моисей! Весь полицейский корпус пришел в движение. Все это — сплошная истерия! «Блуб-бю при смерти!» Предприниматели пронюхали об этом деле и забегали, как сумасшедшие, взад-вперед в редакцию газеты.
— Предприниматели?
— Ты ничего не знаешь, — сказал Картер, зажигая свою трубку. — Те, кто живет за счет Блуб-бю. Ты никогда не видел очаровательного Блуб-бю из пластмассы, из марципана и стеарина? — Он встал и начал медленно ходить по траве, напевая: — Гардины Блуб-бю, маргарины Блуб-бю, куклы, носки и куртки, пеленки и распашонки… Хочешь послушать еще?
— Лучше не надо, — ответил Самуэль Стейн.
— Я могу продолжать хоть час. Аллингтон делал эскизы для всего этого. Он очень боялся за свою серию, он был педантом, и никакой ошибки не должно было произойти. Понимаешь, он контролировал все до малейшей детали. Текстиль и металлургическая промышленность, изделия из бумаги, резины, дерева, все, что хочешь… А потом, были фильмы о Блуб-бю, неделя Блуб-бю, и детский театр, и журналисты, и всякие ученые труды о Блуб-бю, и благотворительность, и то, что называется мармеладная кампания Блуб-бю… Святой Моисей! Ну, ладно! Как бы там ни было, он никогда не мог сказать «нет». А потом он устал.
Стейн ничего не ответил, но вид у него был испуганный.
— Отнесись к этому спокойно, — продолжал Картер. — У тебя ничего общего с этим нет. Ты только рисуешь, а газета заботится об остальном.
— Но откуда тебе все это известно? — спросил Стейн. — Он ведь никогда не болтал.
— У меня острый глаз, — ответил Картер. — И я тоже иллюстрирую комиксы. Но, видишь ли, я могу сказать «нет». И меня ничуть не трогает, если кто-то очернит мою работу. Ты получил много писем?
— Да, — ответил Стейн. — Но они ведь адресованы ему. Фрид сказал мне, чтобы я отдал их в отдел, там есть печать с именем и фамилией Аллингтона, и какие-то люди отвечают на эти письма. Но если я напишу письмо, — сердито продолжал Стейн, — я сделаю это от своего имени, а не от чьего-либо другого.
— Ты жутко боишься за свое имя, а? — усмехнулся Картер.
Больше они об Аллингтоне не говорили; Стейн думал было спросить, неужели он так никогда и не найдется, но внезапная печаль заставила его замолчать.
Позднее они несколько раз встречались в баре, мимоходом.
Самуэль Стейн занимался уже своим третьим синопсисом. Он обычно отдавал их Фриду, диалог и легкие эскизы в карандаше. Через пять-шесть дней они уже возвращались обратно, исправленные, и ложились на его стол. Лучше, но надо ускорить темп! Вычеркнуть намеки на туалетную бумагу и кладбища! Номера 65–70 — слишком много нюансов! Никаких шуток с государством и фабрикантами! И так далее.
Сотрудники газеты начали его узнавать, он уже стал своим. А больше всего он нравился Юнсону, с которым имел обыкновение болтать в баре. Юнсон был одним из тех, кто занимался рекламой, иногда, когда у него было время, он отвечал на письма поклонников, адресованные Аллингтону.
— Вот как, Картер! — воскликнул Юнсон. — Я знаю. Он заботится только о своих поросятах и тех самых змеях, да еще о деньгах. Он невероятно искусен, рисунки так и текут из него, но он абсолютно лишен всяких амбиций. Да и зачем они ему! Вообще-то он выращивает овощи, а какая-то кузина продает их на рынке.
— Он никогда не отвечает на письма, — сказал Стейн. — Он плюет на них. Послушай-ка! Эти иллюстраторы, рисующие комиксы! Либо они суперчувствительны и преисполнены нечистой совести, либо тоже плюют на все. Разве я не прав?
— Ты можешь быть прав, но можешь и ошибаться; я не знаю, были ли они слегка не в себе с самого начала или же стали такими, иллюстрируя комиксы. Возьмем еще по одной?
Это было вечером, и они торчали в баре; собственно говоря, было уже слишком поздно, чтобы вернуться домой и что-то сделать.
— Эта история с Аллингтоном… — сказал Стейн. — Мне от него не избавиться. Он все время со мной. Что, собственно говоря, случилось?
— Он немного спятил, — ответил Юнсон.
— В самом деле, ты так считаешь?
— Ну да, так и есть, пятьдесят на пятьдесят.
Самуэль Стейн перегнулся через прилавок и заглянул в зеркало за бутылками. «У меня усталый вид, — подумал он, — но через какую-нибудь неделю я, возможно, буду воспринимать это иначе. Я могу заставить Блуб-бю пойти в бар. Пожалуй, он побывал там довольно давно. Он заглядывал в бар в комиксах Алингтона четыре года тому назад, то есть куда дольше, чем люди обычно помнят».
Он спросил:
— Знает кто-нибудь, где он? Я хочу с ним встретиться.
— Зачем? Ты прекрасно справляешься.
— Дело не в этом. Я хочу знать, почему не справился он.
— Но ты же знаешь, — дружелюбно сказал Юнсон. — Ты это понял. С ним произошло то же самое, что с музыкантами, которые бьют в барабан в джаз-банде, а потом — out через столько-то и столько-то многих лет. Ну как, пропустим еще стаканчик?
— Нет, — ответил Стейн, — не думаю. Вечером я собирался немного постирать.
