Я с трудом протащил скрижаль сквозь базальтовые наслоения и предстал перед своим народом усталый, но довольный содеянным.
— Вот! — провозгласил я. — Вот заповеди, которые вы должны соблюдать!
О соблюдении, впрочем, пока речь не шла. Сначала нужно было прочитать. Этим народ и занялся.
А я вернулся в Институт, потому что Шехтель включил, наконец, спасательную систему.
* * *
— Все, — сказал я, — когда мы собрались в кабинете господина Рувинского, — не нужно больше посылать никого в эти альтернативы. Никого и никогда.
— У Павла развилась клаустрофобия после того, как он пожил неделю в камне, — пояснил директор. — Но согласись, — обратился он ко мне, — что именно ты стал не просто свидетелем дарования заповедей каменным жителям омикрона Эридана, ты сам эти заповеди для них получил. Тебе просто уникально повезло, а ты, будучи историком, недоволен!
Рувинского поддержал писатель Моцкин:
— Павел — историк в нашей реальности, а, когда он попадает в иную, то становится хуже Йорама Гаона.
Йорам Гаон, журналист из «Едиот ахронот», был, по мнению романиста, примером самого тяжкого из грехопадений, поскольку время от времени писал в своей газете разгромные рецензии на новые книги великого писателя Моцкина.
— Павел прав, — неожиданно вступился за меня Бен-Натан, — дарование заповедей — это договор между Творцом и избранным им народом, и процесс этот, где бы он ни происходил, должен происходить без свидетелей.
— Да нет, — сказал я, — я вовсе не это имел в виду. Видите ли, господа, дело в том, что даже отцы-основатели альтернативной хронодинамики не подумали об одном обстоятельстве, с которым мы сейчас и столкнулись.
— Чепуха! — в голос воскликнули оба молодых дарования, которые, как все гении, излишне доверяли авторитетам. Эйнштейн доверял Ньютону и построил свою теорию относительности, стоя, как он как-то выразился, на плечах гиганта. А Фрайман с Бельским доверяли старику Штейнбергу, открывшему альтернативные реальности — недаром каждый из них повесил портрет основателя в своем закутке, который лишь с изрядной долей иронии можно было назвать кабинетом.
— Тогда скажите мне, — терпеливо спросил я, — альтернативой чему было появление разумных существ в системе омикрон Эридана? И появление самой системы? И Земли? И Галактики? Я уж не говорю о Вселенной, чтоб ей жить вечно.
Фрайман улыбнулся, Бельский пожал плечами, все остальные просто не поняли, к чему я клоню.
— Павел, — терпеливо пояснил Бельский, — ты и сам прекрасно знаешь, что альтернативный мир появляется в результате принятия кем-то какого-то решения. Не ты ли в каждой главе своей «Истории Израиля» приводишь надоевший уже всем твоим читателям пример о чае и кофе? О том, что если ты делаешь выбор в пользу чая, то немедленно рождается мир, в котором ты налил себе кофе. В природе всегда осуществляются обе альтернативы. Мы живем в одной, что не мешает прочим быть столь же реальными. Но, — молодое дарование назидательно подняло палец, — чтобы сделать выбор между чаем и кофе, должен быть некто, кто сидит и думает об этом выборе!
— Я не такой дурак, как тебе кажется с расстояния трех метров, обиженно сказал я. — Во-первых, пример с чаем и кофе придумал не я, а сам Штейнберг. А во-вторых…
— А во-вторых, — прервал меня представитель министерства по делам религий, — Павел в кои-то веки сказал разумную вещь и тут же был осмеян. Между тем, господин историк совершенно прав: была, всегда была альтернатива — создать Галактику или нет, создать Солнце или оставить Землю пребывать в вечной тьме, создать эту вашу… э… омикрон Эридана или не создавать… Подобные альтернативы стояли и могли стоять только перед Творцом, и это ли не доказательство Его воли, желания и…
— Спасибо за поддержку, — прервал я господина Бен-Натана, — но я вовсе не Творца имел в виду.
Господин Бен-Натан так и остался сидеть с вытянутой в мою сторону рукой.
— Да подумайте хорошенько, — с досадой сказал я. — Старик Штейнберг решил, что для создания альтернативной истории нужен разум. Но уже его последователи склонялись к мысли, что альтернативный мир может возникнуть даже по воле кота, который стоит у входа в мышиную нору и чисто инстинктивно решает, напасть ему или пойти соснуть час-другой. Сделайте шаг и предположите, что в любой момент во Вселенной возникает и, соответственно, реализуется бесконечное множество альтернатив, вовсе не зависящих ни от разума, ни от инстинкта.
— Не может, — сказал Фрайман. — Возьми хотя бы любой из законов Ньютона, которые никто не отменял. Все однозначно. Иначе любая физическая задача имела бы множество решений, а в нашем мире…
Он осекся, потому что и до него, наконец, дошло.
— Вот именно, — заявил я, — в нашем мире! Вы, физики, за своими законами не видите сути.
— А вы, историки, за своими измышлениями… — начало юное дарование Бельский и осеклось тоже, потому что дошло и до него.
А прочим пришлось объяснять, причем господин Бан-Натан, по-моему, просто придуривался, когда делал вид, что не может понять. В разгар спора он встал и ушел, чем значительно облегчил нам принятие решения. Согласитесь, куда проще решать практические проблемы науки, если за вами не надзирает представитель Всевышнего.
Потом мы разъехались по домам, но не для того, чтобы поразмыслить над принятым уже решением, а с единственной целью — отдохнуть перед экспериментом. Решение мы приняли единогласно, прекрасно зная, что сразу же начало осуществляться и противоположное решение. По сути, мы и эксперимент могли не проводить, прекрасно зная, что кто-то в созданной уже альтернативе этот эксперимент так или иначе проведет все равно, и любая из возможностей, о которых мы прокричали друг другу в пылу полемики, а также те, о которых каждый из нас только подумал, и даже те, которые никому из нас и в голову не пришли, — все это сейчас уже происходит или произошло в каком-нибудь из нами же созданных альтернативных миров.
Поэтому лично я с легким сердцем на следующий день вошел в операторскую и позволил директору Рувинскому лично надеть мне на голову шлем и налепить датчики.
* * *
Конечно, каждый из нас преследовал свои цели, и если господин директор Рувинский когда-нибудь начнет утверждать обратное, можете ему сказать, чтобы он вспомнил свои слова в последний момент перед включением аппаратуры.
Выбор мира, в который мне предстояло отправиться, был сделан не нами, а генератором случайных чисел, поэтому какие-либо подтасовки я исключаю полностью. Собственно, когда начался эксперимент, я еще понятия не имел, какой именно мир выбрала машина, и где я окажусь в следующее мгновение.
Я оказался на Земле.
Точнее, я почему-то был уверен, что оказался именно на Земле, хотя не имел тому никаких подтверждений. Пустыня? Но пустыню можно обнаружить где угодно, начиная с Марса и вплоть до какой-нибудь зачуханной планеты в далекой системе, скажем, беты какого-нибудь Змееносца. Не будучи астрономом, я вполне мог сделать и такое предположение. Солнце? А кто дал мне гарантии, что яркая желтая звезда, полыхавшая почти в самом зените, была именно Солнцем, а не какой-нибудь дзетой Козерога? В общем, не было на жарком песке пустыни надписи «Земля», и все же внутреннее чутье историка подсказывало мне, что альтернативный мир, в который я попал, если и находился далеко от нашего, то скорее по оси времени, нежели в пространстве.
