Я отдал ей брошюру.
– Мы похоронили его на кладбище Гринвуд, – прошептала Долорес. – Мне раньше казалось, что оно хорошее: там такие большие клены. Но потом оказалось, что на Двадцать пятой улице оставляют все «раздетые» машины. И люди выбрасывают туда весь свой хлам, понимаешь: старые стиральные машины, сломанные телевизоры, старые матрасы и все такое. Я не хочу такого для моего маленького Гектора. Если бы я могла хоть что-то сделать, то перевезла бы его на то маленькое кладбище в Доминиканской Республике, где похоронен мой отец, рядом с крошечной церковью в городке, где отец родился. Я такого красивого кладбища больше нигде не видела: там на изгороди растут цветы и пахнет морем. Мне хочется, чтобы ему было спокойно рядом с моим отцом, чтобы он не ютился на гребаном кладбище с миллионом посторонних вокруг.
– Значит, – осторожно проговорил я, – в ту ночь, когда ты ходила на кладбище, ты была на могиле своего сына, а не отца?
Долорес посмотрела на меня – и я простил ей обман. Она кивнула:
– Да, Джек.
Мы сидели в тусклом вечернем свете и слышали невдалеке смех и звон посуды. Наверное, где-то рядом был званый обед, вежливая и остроумная болтовня, разносившаяся по стенам викторианских домов уже больше ста лет. Голоса то звучали громче, то затихали. Обсуждали международную политику, последние кинофильмы, деликатесы какого-то нового ресторана на Вест-Сайде. Мария стояла на коленях и смотрела, как пчела заползает в розовый зубчатый граммофончик петунии. Солнце низко висело над кирпичными стенами, освещая первые фиолетовые цветы ипомеи, вьющейся по забору. Долорес убрала бумаги в сумочку. Она наклонилась вперед, и я увидел в ее глазах огромную усталость. Она сильно сжала мою руку.
– Ты понимаешь, почему я не могла рассказать тебе все с самого начала, да, Джек? Это было бы чересчур. Честно, я просто не могла тебе рассказать, потому что мне это так больно. Из-за этого между нами навсегда все сломалось, и Гектор даже не виноват... После смерти маленького Гектора он был такой испуганный, он все время кричал на меня, чтобы я была осторожнее с Марией, когда она сидела в коляске, когда мы переходили улицу, по малейшему поводу. Он был так убит тем, что случилось с Гектором, что стал просто невозможным. Мы раньше ходили в храм Святого Михаила на Пятой авеню, из нашего района все туда ходят на мессу. Гектор всегда говорил, что лепнина с потолка вот-вот упадет, но мне там нравилось, храм такой большой. Но кажется, он признался отцу Баптисту на исповеди, как умер наш сын, и тот, похоже, сказал что-то такое, что изменило Гектора. Я спрашивала его, что сказал отец Баптист, но он мне так и не признался. Но я уверена, что он все рассказал священнику. Меня это не беспокоило, потому что Гектор рассказал это Богу. Ему нужно было выговориться.
Она покачала головой и посмотрела, как Мария поднимает совочек с песком.
– После этого Гектор был таким серьезным, когда мы шли на исповедь. Он чистил ботинки. И он подолгу задерживался в исповедальне, так что люди начинали на меня посматривать, типа, что это твой муж там делает, что он такого сделал, что ему надо так долго исповедоваться? Я знала, о чем он говорил священнику, я знала, что он все рассказал, как занимался сексом так громко, что напугал нашего малыша. И наверное, отец Баптист что-то сказал Гектору о том, что он должен беречь Марию, – может, что Бог не простит ему смерти двух детей по его вине. Что из-за маленького Гектора мы должны быть бдительными. Я же ничего не говорила об этом отцу Баптисту, когда заходила в исповедальню. Я так боялась того, что он может сказать, понимаешь, что он откроет дверь и объявит всем, что я – сексуальная маньячка и убила своего сына. И я чувствовала, что отец Баптист ждет меня, потому что каждое воскресенье, когда я рассказывала о своих мелких грехах и он говорил мне, сколько молитв прочитать, он спрашивал, все ли это, не хочу ли я исповедаться в чем-то еще. И я даже готова была сказать, но Мария заплакала, кажется проголодалась, и я ответила, что нет. Наверное, это был просто предлог.
Но Гектор стал таким серьезным и говорил мне, чтобы я остерегалась наркодилеров, потому что их в округе много и они очень жестокие, и чтобы я остерегалась всех. По соседству нескольких человек сильно избили, рассказывали, что одному всадили отвертку в печень, и у людей угоняли машины, и все такое, как обычно. К соседке вломились в квартиру и украли видеомагнитофон и телевизор. Гектор купил глазок, просверлил дырку в нашей двери и установил его. И он сказал, что смерть маленького Гектора была испытанием и что он его не выдержал и что рано или поздно будет новое испытание. Он не говорил, что это будет за испытание, но сказал, что на этот раз он будет к нему готов. Он сказал, что Бог наблюдает за нами, и, наверное, я тоже так думаю, потому что нас всегда учили именно этому, но я не могла понять, что стало с прежним счастливым Гектором, типа, куда он делся? Теперь все стало так серьезно. Если я чего-то делала не так, например забывала посмотреть, поменялся ли свет на светофоре, он так злился на меня, хватал за руку, тянул назад и говорил, что не хочет, чтобы Мария умерла, как ее брат, просто потому... И он всегда давал понять, что это моя вина, понимаешь? И он хотел еще ребенка, сына.
– Это понятно, – отозвался я. – Я бы тоже хотел.
Долорес печально улыбнулась:
– Мы занимались этим все время, чуть ли не каждую ночь, а я не беременела. Не знаю почему. Может, слишком нервничала. А мы выбирали нужное время, и все такое.
И... он стал меня трахать как-то... теперь он молчал и иногда молился, перед... Раньше он шумел, потел, ругался, говорил мне, что я хорошая баба, и совал язык мне в ухо, а теперь он, типа, просто ложился на меня, делал это и ждал беременности. То есть, понимаешь, у него не было проблем с эрекцией, но он всегда... Наверное, он все равно меня любил, но... но он перестал думать о том, как бы разбогатеть, а стал ненавидеть богатых, потому что они обкрадывают бедных. Он взял эти идеи из Библии... Он по-прежнему ходил на работу, и все такое, Гектор никогда не пропускал работу, и когда кабель прокладывал, и когда машины продавал. Он по-прежнему мог дурачиться и смешить людей, понимаешь, на улице, в компании, но внутренне он изменился.
И я начала делать кое-что... Мне нравился один парень, Сэл, сын управляющего. Он был моложе – двадцать один или двадцать два, – и он заходил днем, когда Мария спала. Мы начали понемногу дурачиться, а потом это стало, типа, регулярно. Я заставляла его надевать презервативы, потому что хотела забеременеть от Гектора. Я же не могла держать в доме колпачки. Я всегда принимала душ и говорила Сэлу, чтобы он сразу же уходил. Примерно раз в неделю. Мне было страшно неловко, но я просто... мне надо было чувствовать, что я еще живая. Сэл никому ничего не рассказывал, он был умным, он видел Гектора и знал, какой Гектор ревнивый. Мне этот Сэл даже не очень нравился. Он просто был милым и таким молодым... Мне даже, типа, пришлось кое-чему его научить в постели. Он напоминал мне Гектора, когда он был моложе – у него даже было мало волос на груди и животе. Он был так рад, понимаешь, как мальчишка. Мне было очень приятно. Но я понимала, что это нехорошо. Я рассказала все Руите, и она посоветовала мне кончать с этим браком... Она сказала, что даст мне денег, чтобы я могла уйти, если я этого хочу. Она сказала, что в доме все говорят о Гекторе, типа, боятся, что он сотворит что-то странное, типа, прыгнет с крыши или еще что. Она сказала, что рано или поздно Гектор узнает про Сэла, а тогда он убьет меня, или Сэла, или малышку, или еще кого-то. Он ненавидел свою работу с кабелем. Но другой работы не было. А мне было неловко брать его деньги и спать с Сэлом.
