Многие рассказывали об ужасных призраках, причем повествования совпадали: огромные темные тени обволакивали людей и все вокруг, и наступала полная тьма. Тишина. Забвение. Земля разверзалась под ногами. Небо падало, стоял грохот, как при конце света. Психические травмы были типичны для перенесших землетрясение: утрата веры в природу, в установленный порядок вещей. Такие отклонения, как правило, очень трудно излечиваются, а пережитое невозможно вычеркнуть из памяти.
Иранский Красный Полумесяц организовал психологическую помощь для особо тяжелых случаев. Таковыми считались дети со странной тенью в глазах, разучившиеся улыбаться; женщины, застывшие в скорбном молчании, и старики, впавшие в бред или непрерывно бормочущие молитвы. Говорили, что землетрясение, перевернув верхние пласты, вытолкнуло на свет божий доселе неизвестные постройки. Археологи и историки потом месяцами осматривали окрестности Бама, чтобы оценить последствия катастрофы: размеры ущерба, возможности реставрации бесценного культурного наследия, полного тайн и загадок. Бам всегда высоко ценился, ибо через него пролегал Шелковый путь, по которому люди, товары и культуры расходились от Среднего Востока во все концы Азии.
Азаргун Рашиди, двадцати восьми лет от роду, выросшая в Тегеране и проживающая ныне в Стокгольме, работала медсестрой. Она специализировалась на психологической поддержке и участвовала в программе Красного Полумесяца в Баме. Ее жених, шведский геолог Нильс Экланд, был вовлечен в проект с января 2004 года.
После трудного дня молодая пара ужинала в гостиной своей квартиры.
— Нильс, я сегодня встретила еще одного старого хранителя Арг-е-Бама. Он работал во дворце больше тридцати лет.
— Ты все выяснила?
— Да, каждый вопрос я повторила дважды, как ты велел. Хотя я и не понимаю…
— И что он тебе ответил?
Азаргун опустила глаза. Ей не понравилось то, о чем ее попросил Нильс, но она его любила. И потом, ничего плохого ведь не было в его просьбе…
— Ничего особенного. Никаких деталей, которые можно было бы связать с тем, что ты ищешь. Бедняга не понимал, о чем его спрашивают. Я ему все время повторяла: «Тайна раскрыта? Зло вышло наружу? Аль-Хариф? Есть следы сосудов?» Но старик, как потерянный, без конца бубнил себе под нос о чем-то другом. У меня не создалось впечатления, будто он притворяется, — во время моих вопросов зрачки не дрожали. Я уверена, он ничего не знает.
— Ты умница. Если встретишь еще кого-нибудь, тоже поспрашивай, пожалуйста. Знаешь, мне все это интересно.
Нильс поднялся из-за стола, поцеловал девушку в лоб и отправился в ванную. Снова ничего, несмотря на все сплетни. Он должен был обнаружить здесь следы Аль-Харифа. Европейское общество хотело возобновить контакты с братьями в Азии и на Среднем Востоке, хотя последние и слышать о таком не желали. Уже больше сорока лет, как Овен на Западе утерял контроль над веществом. Кое-где раздавались голоса, будто землетрясение в Баме способствовало тому, чтобы стали известны новые интересные материалы о «дыхании Сета». Никто не осмеливался надеяться на большее, чем несколько документов или какие-нибудь предметы, к примеру старинный кинжал Талон.
Экланд срочно отправился в Иран и задействовал свою невесту для сбора информации. Люди с нарушениями психики говорили о странных вещах, которые, по мнению братьев, могли привести к «дыханию Сета». Девушка помогала отыскивать таких индивидов. Но пока она не нашла сведений о «тех, кто пьет из сосуда», о вечной энергии, о темных силах, об инфернальном газе. Уже прошло много месяцев, и, похоже, никто в Баме о подобном не знает. По-прежнему ничего не было, кроме смутной информации о том, что Аль-Хариф пришел отсюда по Шелковому пути несколько столетий назад.
Нильс посмотрелся в мутное зеркало над умывальником и пробормотал:
— Ничего нет…
Свет в ванной погас.
Вашингтон, округ Колумбия,
август 2006
Женщина ищет свой ритм, распределяет вес, сгибает правую ногу. Все обусловлено размерами крошечного поля. Удар. Шарик скользит по полоске синтетической травы, крутится возле борта лунки и уходит дальше.
— Черт!
Дама сжимала рукоятку клюшки. Несколько миллиметров — и она побьет личный рекорд. Хотя офис — это не открытая большая площадка. Женщина подошла к шарику. Чтобы хорошо играть, надо постоянно упражняться и правильно расслабляться. Она сосредоточилась, рассчитала расстояние и удобно поставила ступни, но тут в дверь постучали.
— Роберт, я же просила меня не беспокоить. В чем дело?
— Там какой-то тип… — нерешительно начал тот. — Он говорит, что у него очень важное известие, и…
— Если принимать каждого, кто приносит какие-то новости, то моему офису придется работать двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году… И почему этот… тип, как ты изволил выразиться, должен иметь преимущество?
— Я хотел его прогнать! Сказать по правде, когда впервые увидел этого типа, то вообще собирался вызвать полицию. Он выглядит как настоящий бомж.
Хватка ослабла, и клюшка выпала из руки.
— Он смотрится как бомж, но не воняет?
Роберт вытаращил глаза:
— Ну да… А как вы догадались?
— Впусти его. И потом не соединяй меня ни с кем по телефону и гони в шею всех, кто явится, будь то хоть отец президента. Позвони моему бывшему мужу и скажи, что ужин откладывается.
— Да, мэм.
На посетителе скверно сидел давно вышедший из моды серый дождевик. К лацкану приколоты значки с символами мира и логотипами каких-то групп восьмидесятых годов. На высоких залысинах играл свет лампы, а сзади, до самого пояса, болтался хвост из седых волос. Он вежливо поклонился.
— Сенатор, рад видеть тебя в добром здравии.
Дама уселась и стала пристально смотреть на него с нескрываемым недоверием.
— Располагайся… Арпократион.
— Отставим формальности. А как я должен называть тебя, сенатор? Альцин?
— Так требует обычай.
— Не очень-то подходит к женщине.
— Ты же здесь не для того, чтобы обсуждать гендерные особенности[192]общества Овна?
— Ну да, ну да…
Стеклянный взгляд Арпократиона остановился на фотографии отца сенатора. На ней был изображен элегантный, утонченный собрат Овна, опирающийся на трость с золотым набалдашником в виде бараньей головы. Сам же гость довольствовался рисунком на значке ядовито-розового цвета.
— Я здесь для того, чтобы дела продвигались по верному пути.
— Не понимаю. — Сенатор приподняла бровь.
