— Но вас никто не должен видеть, — напомнил Фридрих.
Он почувствовал нечто вроде облегчения, вдруг узнав прежнюю Эльзу: властную, уверенную, непреклонную. В его памяти все эти годы она оставалась именно такой. Такой, какой он ее когда-то без памяти полюбил...
— Я не пойду к воротам, — сказала герцогиня. — Я здесь, на стене, подожду. А вы потом вернетесь и все мне расскажете. Да?
— Да, ваша светлость. Верный вассал сделает все, как вы приказали.
В голосе Фридриха не было насмешки, но Эльза знала его слишком хорошо. По старой памяти она хотела было надуть губы, но вспомнила, что под покрывалом рыцарь все равно не увидит ее лица.
— Пожалуйста, Тельрамунд, вернитесь! — попросила она.
— Да куда я денусь?
И, взяв поданный стражником факел, он спустился во двор и направился к воротам.
Замок епископа, хотя и стоял прямо посреди города, но был, как и положено, окружен рвом, наполненным водой. Надо рвом опускали массивный мост, а ворота замка закрывала внушительная решетка.
Когда столетие назад жители Вормса поссорились с посягнувшим на их права бароном и тот захватил город, защитники Вормса укрылись в епископской цитадели. Тогдашний епископ пригрозил барону отлучением от церкви, если тот посягнет на дом служителя Божия. Барон, правда, оказался богохульником и все же осадил замок, однако взять его не сумел, а тут подоспели императорские войска. Свободолюбивые горожане были вознаграждены за свое упорство: на их права с тех пор никто из сеньоров не посягал.
Сейчас мост надо рвом поднимали лишь на ночь, однако решетка оставалась опущенной всегда, и стража бдительно охраняла ворота.
При всей своей невероятной отваге Фридрих на самом деле никогда не был беспечен. Поэтому, пройдя под решеткой и миновав мост, он остановился, желая сперва рассмотреть приезжего.
Тот был действительно один. На первый взгляд один, потому что вокруг уже сгустилась тьма, и узкие улицы, выходившие на маленькую площадь, превратились в черные щели — в них ничего нельзя было увидеть. Тонкий серп луны блекло освещал открытое пространство, но пробраться меж каменными стенами его лучам не удавалось.
Тевтонский рыцарь вышел из тени, которую отбрасывала крепостная стена, и приблизился к незнакомцу, который стоял, держа в поводу своего коня. По тому, как конь переминался с ноги на ногу, фыркал, прядал ушами, Фридрих понял, приезжий испытывает смятение, и оно передается лошади.
— Это я — Фридрих Тельрамунд, — произнес тевтонец, останавливаясь в трех-четырех шагах. — Впрочем, думаю, вы знаете меня в лицо. Я готов вас выслушать, но не раньше, чем вы себя назовете.
— Мне нет нужды называть себя, — прозвучал ответ, — ты тоже меня знаешь. Здравствуй, Фридрих!
Капюшон был откинут, и слабый свет ущербной луны отразился в густом облаке светлых волос, волнами падавших на плечи молодого человека.
— Лоэнгрин?
Тельрамунд постарался не выдать своего изумления. Он готовился к любым неожиданностям, но не мог предполагать, что увидит былого друга, с которым расстался десять лет назад.
Герцог Брабанта сильно изменился за эти годы. Впрочем, всматриваясь в его отяжелевшее и постаревшее лицо, Фридрих вдруг понял, что все изменения произошли в самое последнее время. Словно красивое мраморное изваяние, долгое время бережно хранимое, поставили в раскаленную печь — и благородный камень сразу начал разрушаться. Красота Лоэнгрина померкла, но он стал от этого будто бы даже привлекательней — незнакомое прежде страдание сделало выразительнее его черты и глубже взгляд.
— Я приехал, чтобы рассказать тебе о замыслах моего отца, Фридрих, — без предисловий начал герцог. — Не сомневаюсь, что ты и сам уже многое понял, кое-что ты знал о тайнах тамплиеров, но знал не все. Я хочу, чтобы вы разрушили их замыслы!
— Войдем в замок, — предложил Тельрамунд. — Только мне нужно сперва послать стражу к епископу: без его позволения тебя не впустят.
— Не надо, я и не войду, — покачал головой молодой человек. — Поговорим здесь. Клянусь, я — один, и тебе ничто не угрожает.
— Разве я когда-нибудь боялся? — с удивлением спросил рыцарь. — Не в этом дело. Ведь ты приехал издалека и, наверное, устал.
— Это не имеет значения. Выслушай все, и я уеду. Парсифаль хотел принести Ричарда Львиное Сердце в жертву сатане, чтобы подготовить приход Антихриста. Ты скорее всего вспомнил о числе шестьсот шестьдесят шесть и о дне, когда Сириус должен войти в созвездие Змееносца. Вспомнил, да? Из-за того, что ты знал эту дату, тебя пытались уничтожить. Но шестое июня этого года — не единственный день, когда Змееносец под влиянием Сириуса обретает наивысшую магическую силу и может открыть Врата ада на земле.
— Это я тоже знаю, — поморщился Фридрих. — Такую бесовщину я слыхал не раз и многое запомнил. Вот мерзость-то! Второе число, как говаривал Парсифаль, должно прийти в нынешний же год, так? И оно будет «зеркальным». Но что это значит, я не понимаю. И астролог, у которого мы спрашивали, не мог нам ничего объяснить.
— И не смог бы. У тамплиеров есть древние карты созвездий, составленные еще жрецами Египта, которые тоже чтили темную половину неба больше, чем светлую[73]. Зеркальный день наступит шестого декабря, когда Юпитер встанет в один ряд с Сириусом позади Змееносца, отразит и усилит свет Сириуса, и луч их силы достигнет Небесной Змеи. Кроме Сириуса и Юпитера, еще четыре звезды будут в том же ряду, итого шесть. И шесть комет сразу в этот день окажутся вблизи земли, хотя увидеть удастся только одну. Так утверждают расчеты наших... тамплиерских астрологов. Но если Братство Грааля не воспользуется этим моментом, то новой силы Змееносца придется ожидать семьсот двадцать четыре года.
— Многовато для Парсифаля! — усмехнулся Тельрамунд. — Не дотянет, пожалуй. Ну, спасибо тебе, Лоэнгрин. Однако один вопрос: почему ты мне все это рассказал? Тебе наконец опротивел этот ведьмин вертеп под названием Братство Грааля?
— Опротивело
