место, где развернулся трактор, там же лежала перевернутая вверх дном лодка.
— Я же велел спустить ее на воду, — выругался майор. — Что тут произошло?
Камыш высотой не менее трех метров закрывал нам вид на озеро, но по запаху чувствовалась близость воды. Я шел впереди, торопился к берегу, из — под ног при каждом шаге выпрыгивали лягушки.
— Стойте! — крикнул майор, показывая на что — то передо мной.
Метров на десять в ширину простиралась желтоватая грязь, вся перекопанная, влажная.
— Что это?
— Грязевые ванны диких кабанов.
— Я думал, это пословица такая, что свинья в грязи валяется потому, что она свинья.
— А у нее есть на то основательная причина. Грязью она вычищает из щетины насекомых.
Грязевые ванны, ну и пусть. Но ведь к озеру только через это место и подойдешь. А сапоги на что? Сделав шаг, я поскользнулся на кочке и в то же мгновение погрузился почти до колен в грязь и упал. Майор потом утверждал, что мне здорово повезло. Поднять меня он сумел, только вытащив из сапог. И тут же меня радостно атаковали тысячи комаров.
— Ничего, доктор, мы сумеем помочь беде. Бревна и доски у нас есть, пришлю сюда саперов, их под моим началом целый отряд, будет вам спуск к озеру, что надо.
— А дикие кабаны?
— Другое место себе найдут. Они людей боятся.
Майор повернул машину вспять, но мы успели добраться лишь до ручья, откуда начиналась наша «дорога», как на землю спустилась тропическая ночь.
— Откуда вам известно о грязевых ваннах диких свиней?
— Я хотел стать лесником, все детские годы готовился к этой профессии. Хотел корчевать джунгли, сажать новый лес, жить в деревянной избушке, подальше от шумного мира. Тешился я этой мыслью лет до семнадцати-восемнадцати. Напрасно убеждал меня отец, что не для меня эта романтика, я ведь всю жизнь жил в городе, не выдержу я один в лесу. Постепенно я и сам начал колебаться, но из гордости продолжал твердить свое. Потом познакомился с моей теперешней женой. Обожаю ее и надеюсь, она меня тоже. Хорошая хозяйка, прекрасная жена, примерная мать троих детей, но, если предложить ей поселиться со мной в лесу, она тут же подаст заявление о разводе. — Майор рассмеялся. — Езжу раз в год вот в такую экспедицию, и все. Да и то жду не дождусь, когда смогу вернуться в город. Домой. От прежней мечты осталась любовь к деревьям, камышам, плавням.
— Каждый из нас таит в себе какую — то детскую мечту. Я хотел быть врачом.
— А разве вы не врач?
— Не таким. Хотел стать настоящим врачом, который лечит людей.
— Я думаю, мы часто сами не знаем, чего хотим. И, в конце концов, разве не лучше так, как оно есть? — Голос его стал мягче: — Видите ли, моя жена в нашей действительности прекраснее мечты о лесе. Мне всегда так кажется, когда я ее несколько недель не вижу.
26 августа
Два дня я не садился за дневник. Обслуживающий персонал праздновал день святого Варфоломея: именины нашего коменданта. Причина для выпивки достаточная. Я ведь знал, что мне будет нехорошо, не умею я пить и не выношу спиртного, но нельзя мне, научному сотруднику, отказываться от участия в пиршестве, нанося тем самым обиду нижестоящим.
Стол для ужина был накрыт в большом зале офицерского клуба. Вначале все было благопристойно, произносили тосты, чокались, но к концу ужина веселье стало всеобщим. Майор приказал убрать со стола. Освободили молодежи место для танцев. А мы, человек двадцать, удалились в гостиную, продолжали там пить и беседовать.
Разговор зашел о Варфоломеевской ночи. Кто — то сказал, что название это неправильное — истребление протестантов по всей стране продолжалось целый месяц. Точных данных нет, но, очевидно, число убитых превышало сто тысяч.
В наступившем молчании заговорил Толстяк. Он удивительно быстро считает, обожает статистику и лучше всех знает все и обо всех. Толстяк уже успел подсчитать, что в нашем маленьком коллективе, если б мы жили во тьме полного суеверий века, приверженцы религии большинства могли истребить до ста человек. А эта сотня, продолжал он развивать свою мысль, даже если взять только ценность, представляемую их знаниями, соответствует по своей стоимости одной тонне чистого золота. И это не считая тысячелетней культуры, наследниками которой мы являемся. Какая потеря с точки зрения экономического, а еще больше научного развития страны!
Тем временем я погрузился в туманные бездны почти полной потери сознания, со мной чокались, и я пил вместе со всеми рюмку за рюмкой, может быть, даже считая, что мне от этого станет лучше. Помнится, мы перешли в большой зал, где танцевала молодежь, кто — то взял меня за локоть. Я, кажется, даже улыбался, раскланивался, пожалуй, никто и не заметил, в каком я состоянии. Но зато, когда я вернулся к себе… А ведь мои коллеги, как бездонные бочки, пили всю ночь напролет до середины следующего дня, солдаты же, во всяком случае, самые упорные и настойчивые, продолжали пить до сегодняшнего утра. Что касается меня, то весь следующий день я провел в комнате и только под вечер несколько пришел в себя и вышел на террасу. Курить я не мог, очевидно, накануне еще и никотином отравился, когда курил не переставая.
Сегодня утром ко мне в лабораторию пришел майор, позвал полюбоваться, какое чудо совершили его саперы. И действительно, они вбили восемьдесят свай, наложили на них более трехсот метров сосновых досок. По зову сердца я тут же поспешил бы к озеру, но до обеда оставалось не больше часа, а после обеда Проф собирался прочитать нам вторую лекцию.
Пришли мы его слушать без всякого энтузиазма, и только научный персонал. Военные были заняты приемкой каких — то грузов, хороший предлог для офицеров не идти на лекцию. Таким образом, Проф «отклонился от темы», выступив «специально для нас» с сообщением, за которым должна была последовать дискуссия. Его тезис: естественнонаучное и техническое развитие скоро сядет на мель; расцветают общественные науки, особенно философия. Крах точных наук отчасти объясняется имманентными причинами. Сами науки настолько раздробились и специализировались, что невозможно охватить, переварить нами уже познанное. Но есть еще и очень серьезная экономическая причина: расходы на каждый дальнейший эксперимент безмерно увеличиваются. «Совокупная стоимость всего, что производит общество, и предполагаемая выгода от воспроизводства теперь уже не адекватны тому, на что естественнонаучные и технические исследования в дальнейшем претендуют и что они могут нам дать». С другой стороны,
