этим слоем, задыхаясь…оставляя кровавые разводы снизу, а он просто стоит и ничего не делает, смотрит, как я умираю там одна.
И я уже вижу нас со стороны, вижу, что у меня грудная клетка разворочена и сердца нет. Дыра зияет. Огромная, черная с белыми обломками, раздробленных костей, а он его в руках сжимает сильнее и сильнее, и моя кровь в снег капает.
Проснулась, задыхаясь, прижимая обе руки к ребрам и все еще ощущая боль невыносимую и пустоту. Боль не от того, что умирала, а от того, что это он меня убил. Это просто сон. Это из прошлого. Оно не вернется. Оно осталось далеко позади нас. Ник не причинит мне больше боли, он стал другим…Кажется, я тогда и сама верила в это.
Больше я не спала в нашей комнате, а перебралась в кабинет, на его кресло, как и несколько месяцев назад, маниакально не давала стирать его вещи и менять постельное белье. Мне нужен был этот запах. Он должен быть со мной, иначе я совсем потеряю разум. И, чтобы окончательно не свихнуться, я разговаривала с ним вслух, глядя на небо то звездное, то затянутое черной бездной, из которой беспрерывно лились ледяные слезы.
«Во вселенной много звезд, все они освещают чьи-то ночи. Я не могу назвать тебя звездой, я даже не могу назвать тебя солнцем или луной, потому что с тобой не нужен свет, потому что с тобой я свечусь изнутри. Ни один мрак так не ослепляет, как наш персональный. Не нужно видеть, чтобы любить, не нужно касаться, чтобы чувствовать и не нужно слышать, чтобы услышать. Достаточно сердца, оно говорит, кричит, шепчет, ласкает, бьет, унижает и возвышает. И ты слышишь мое сердце, как и я твое. Я знаю, что слышишь. На расстоянии. Там, где умерло все живое и где не пробивается ни один звук или запах. Ты меня слышишь. И только ты зажигаешь звезды внутри меня, и они обжигают мою душу. Мне всегда с тобой светло и жарко. Чувствуешь, как я тебя жду? Чувствуешь, что готова ждать тебя вечность?
Говорят, у каждой любви есть эволюция. Она меняется со временем. Наверное, именно поэтому мне так сложно говорить тебе о любви. Потому что моя к тебе остается неизменной. Она застыла где-то у самых истоков, когда от одной мысли о твоем имени сердце сжимается с такой силой, что становится больно дышать, а бабочки выгрызают внутри до рваных ран каждое воспоминание о НАС, чтобы они затягивались уродливыми шрамами, но постоянно кровоточили от каждого взмаха их чудовищно острых крыльев – лезвий. Я все еще там, где лихорадит от одного прикосновения словом и от каждого многоточия. Я еще там, где жадно ждут, дико ревнуют, одержимо жаждут. Моя любовь к тебе не подвластна никакой эволюции, она примитивно дикая, пошло-грязная и до безобразия уродливо-прекрасная.
Доверие с болезненной неуверенностью, отчаянная смелость с суеверным страхом потерять. Нет, у моей любви нет никакой эволюции.
Она лишь разрастается до чудовищных размеров, отбирая с каждой секундой меня саму и наполняя тобой. Тебя во мне так много, что все мои мысли каким-то образом всегда возвращаются к тебе.
Я никогда не чувствую насыщения тобой. Голод и жажда. Невыносимо и нескончаемо. Постоянно. Разве это любовь?
Когда при мысли о тебе нет никаких оттенков – только черный. Насыщенно черный, как та роза, что прислал мне, как эта цепочка у меня на шее. Но ведь именно в черном и есть все цвета и оттенки. Если их смешать вместе, получится только этот цвет нашей с тобой страшной любви и никакого другого мне не нужно».
Я впервые за долгие годы взяла в руки его дневник. Наткнулась в кабинете, разбирая бумаги и не смогла выпустить из рук. Перечитывала с самого начала. Страница за страницей. Проводя пальцами по косым буквам, по размазанным моими слезами чернилам. Улыбалась сквозь выступившие слезы. Как же он ошибается, считая себя другим, считая, что он не воскрес для меня. Он и сам не понял, как вернул себя мне, слившись в одно целое в тот момент, когда я почувствовала его эмоции, его любовь ко мне. Пусть без нашего прошлого, пусть без тех испытаний, что мы прошли. Ведь я помню. Я расскажу ему…он прочтет это сам до конца, когда вернется. Или пусть это прошлое останется там, позади. Мы создадим новое. Мы сумеем. Мы ведь с ним сильные. Как я хотела в это верить. Верить, что он обязательно выполнит обещание. Ради меня. Им его не сломать. Он сам сломает каждого из них, согнет и перебьет на куски.
Я опять растягивала каждую запись на бесконечность. Перечитывала какие-то строчки и предложения, не чувствуя, как по щекам катятся слезы. А потом дошла до последней страницы и замерла, тяжело дыша…Свежие чернила. Ими еще пахнут пожелтевшие листы. Стало страшно читать. На какие-то мгновения внутри все сжалось, сплелось в тугой узел…Потому что писал совсем недавно.
«Я снова пишу сюда и снова понятия не имею, зачем вообще брал ручку. Только если в первый раз я всё же мог надеяться, что ты прочитаешь весь тот бред, который я решил вывалить на тебя, то теперь это чистое безумие – представлять, что ты снова будешь перечитывать эту историю. Честно говоря, мне нравится думать о том, что ты предпочитаешь её не читать, а писать. Вместе со мной.
Знаешь, малыш, когда я впервые взял в руки этот дневник, я был ошеломлён собственной готовностью настолько раскрыться перед тобой. Я читал буквы, выведенные своей же рукой, и непонимающе усмехался над тем Ником, который строчку за строчкой сдирал с себя кожу и мясо, обнажаясь до костей. Что я чувствовал к нему? Скорее презрение, чем любопытство. Выверял каждую букву, выводя их карандашом на салфетках, чтобы сравнить, чтобы доказать себе, что ты солгала – подсунула мне чужую тетрадь.
Но нет. Один в один написано моей рукой, моими словами. Только там они приобретали совершенно иной, непонятный мне нынешнему смысл. Идиот! Каким же идиотом я был, считая, что читаю записи трупа, которому больше не воскреснуть! Как же откровенно просчитался, когда жадно исследовал каждую страницу этой тетради, думая, что никогда больше не встречу того, кто её написал. Я ведь тогда
