прежде чем снова посмотреть на место через дорогу.
Гарри глубоко вздохнул, затем застонал.
— Ах, сынок… — Гарри опустил свои изможденные, старые кости рядом со мной и обхватил рукой мои сгорбленные плечи. — Мне так жаль.
— Да, — тихо пробормотал я, потирая рукой под носом. — Мне тоже.
Я не заставил его долго задерживаться рядом со мной. По прошествии нескольких секунд поднялся на ноги и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Затем спросил, может ли тот отвезти меня домой, и Гарри не отказался. Он никогда бы не отказался.
По дороге мы болтали обо всем, кроме моей матери. Гарри спросил меня о Рэй, и я признался, что люблю ее. Потом спросил его о миссис Хендерсон, и он ответил мне, что она ждет своего третьего — и предположительно последнего — ребенка. Мы поговорили о предстоящей осени и праздниках, которые она принесет, и Гарри спросил, не хочу ли я провести время с его семьей на День благодарения и Рождество. Я ответил, что с удовольствием, но мне придется согласовать это с хозяйкой дома.
— Ах, я полагаю, у тебя теперь есть своя семья, о которой нужно думать, да? — спросил Гарри, одарив меня улыбкой, на которую я не мог не ответить.
— Да, — ответил я, когда мы подъехали к дому 1111 по Даффодил-лейн. — Наверное, да.
Мы попрощались, и Гарри снова сказал, что ему жаль. Я сказал ему, что устал от того, что люди жалеют меня, и он вышел из машины, чтобы обнять меня.
— Тогда, может, просто скажу тебе, что люблю тебя и буду рядом, когда я тебе понадоблюсь?
Я смахнул слезы, с которыми боролся весь этот проклятый день.
— Я тоже тебя люблю, Гарри.
Он провел рукой по моей спине, а затем отстранился.
— Хорошо. Иди туда и будь со своей семьей. Но будь на связи, хорошо?
— Ты знаешь это.
Потом я смотрел, как тот уезжает, глядя на задние фонари, когда он проехал по улице, а затем скрылся из виду. Боль охватила мое сердце, выбивая дыхание из легких. И я пожалел, что вообще позволил ему приехать.
«Почему у меня такое чувство, что я его больше не увижу?»
Я рассмеялся, тряся головой и вытирая глаза рукой.
«Это был долгий, мать его, день. Я устал, проголодался, и это все».
Я поднялся по разбитым ступенькам, отпер дверь и обнаружил Рэй, Ноя и Элевен на диване, играющих в «Нинтендо». Они оба резко обернулись при звуке моего появления, а затем вскочили на ноги и бросились обнимать меня, и задавать вопросы о прошедшем дне, на которые мне не хотелось отвечать.
— Я просто хочу приготовить ужин и лечь спать, — сказал я им, направляясь на кухню.
— Ох, я подумала, мы можем просто заказать пиццу, — предложила Рэй.
— Неа. — Я открыл шкаф и достал коробку с макаронами. — Я не против готовить.
— Ты уверен?
Я бросил раздраженный взгляд через плечо.
— Рэй, если бы я не хотел, то не стал бы предлагать.
Она едва заметно кивнула, осторожно пробежавшись взглядом по моему лицу.
— Хорошо.
Молча достал банку с соусом, кастрюлю, чтобы вскипятить воду, и другую кастрюлю поменьше, чтобы подогреть соус. Открыл банку, вылил соус в кастрюлю и поставил ее на плиту тушиться. Покопался в шкафу со специями, добавил немного того и немного другого, чтобы немного оживить соус. Наполнил кастрюлю водой и поставил ее кипятиться. В это время на меня обрушилась приливная волна воспоминаний. Одно за другим, каждое из них било меня по нутру сильнее предыдущего.
Мама разговаривала со мной по телефону из реабилитационного центра на Рождество.
Мама разбудила меня в мой восьмой день рождения.
Мама приехала в больницу, чтобы подержать меня за руку, пока мне зашивали лицо.
И в каждом из них она пела мне.
«Ты — мое солнышко…»
Я смотрел в кастрюлю, наблюдая, как крошечные пузырьки собираются на дне, а потом лопаются, освобождая место для новых. И думал о ее последних минутах.
«Ты — мое солнышко…»
Знала ли она, что умирает? Было ли ей страшно?
«Ты — мое солнышко…»
Нет, конечно, ей было страшно. И, конечно, она знала, что что-то происходит… или, по крайней мере, знала, что что-то должно произойти. Поэтому позвонила.
Господи, мама звонила, а я не ответил. Я, блядь, проснулся, услышал телефонный звонок и снова заснул, вместо того чтобы ответить.
«Ты — мое солнышко…»
Боже, почему я, блядь, просто не ответил?
«Ты ведь спасешь меня, правда, малыш?»
Мои легкие обожгло огнем, пока я судорожно втягивал воздух. Потом потянулся руками вверх и стиснул волосы в кулаки, отчаянно борясь с воспоминаниями и этой чертовой дурацкой песней, которую мне так хотелось забыть. И в то же время так, так, так невероятно грустил, что она не догадалась спеть мне ее еще раз. Только еще один гребаный раз.
«Ты — мое солнышко… ты — мое солнышко… ты — мое солнышко…»
«Ты ведь спасешь меня, правда, малыш?»
— Гребаная сука, — поймал я себя на том, что произношу это, заглушая звук ее голоса в своей голове звуком своего собственного. — Ты чертова гребаная сука.
— Солджер? — позвала с дивана Рэй, осторожно и нерешительно.
Но я проигнорировал ее.
— Пошла ты на хер, — пробормотал я сквозь стиснутые зубы, вцепившись в волосы и уставившись в кипящую кастрюлю. — Боже, да пошла ты на хуй за то, что так со мной поступила.
Каждый поворот злой судьбы, который случался в моей жизни, был напрямую связан с ней. И почти каждый из них был вызван давлением, которое она оказывала на меня, заставляя защищать ее. Спасать ее. Спасать ее от демонов, которых та сама себе создала. И все, что мама могла дать мне взамен, — это вот это. Одиночество. Чувство вины. Боль была такой глубокой, такой тяжелой, что мне приходилось с усилием втягивать воздух в легкие, чтобы они продолжали работать.
Я
