— Так пал Душелов, — сказала царица ведьм и, сняв шлем, уставилась на него сверху вниз раскосыми, мутными серыми глазами.
Не будь она столь отвратительно чужой и чуждой, ее можно было бы назвать красивой. Одно ухо воительницы дернулось под дождем, словно уловив звук, слышимый только ей.
Он сумел вновь подняться на ноги. Сняв шлем, пророк воззрился на еще одно видение, ставшее явью.
Детали совпадали. Не совсем, но все же достаточно близко. Охваченный лихорадкой разум раскрасил эти места флером давних воспоминаний: казалось, что крепость все еще высится в своей горделивой славе, а не лежит, как ныне, в руинах.
Но остальное было настолько похоже, что заставило пророка улыбнуться. Талос шагнул к воительнице и, несмотря на мучительную боль в груди, наклонился, поднимая меч.
— В моих снах, — выдохнул он, — на тебе все еще был шлем.
Она кивнула, медленно и серьезно.
— Провидцы Ультве видели то же самое. Но судьба изменчива, Душелов. Есть варианты грядущего, которые надо предотвратить. Пророка Восьмого легиона не будет. Не будет Ночи Крови, когда твои обуреваемые жаждой братья изопьют Слезы Иши. Ты умрешь здесь. Все к лучшему.
Он прижал руку к рассеченной груди, чувствуя напряженное биение по меньшей мере одного сердца. Дышать было трудно, но дополнительные органы заработали, позволяя ему пережить то, что не пережил бы ни один смертный.
Дева-воительница отошла, чтобы вытащить копье из живота Люкорифа. Раптор не шевельнулся.
Когда эльдарка вновь обернулась к Талосу, держа черное копье в уцелевшей руке, сон и реальность слились, наконец-то став одним целым.
XXX
УРОКИ
Пророк и убийца стояли на стене мертвой цитадели, сжимая оружие в руках. Дождь хлестал сплошным потоком, затрудняя видимость и водопадом рушась с замковых стен. Единственными звуками, доносящимися сквозь шум дождя, были голоса этих двоих: человека в разбитом, потрескивающем от статики доспехе и ксеносовской девы в изящной и древней боевой броне, покрывшейся за тысячелетия бессчетными шрамами.
— Здесь погиб твой легион, так ведь? Мы зовем этот мир Шихр Вейрух. Как это будет на вашем змеином языке? Тсагуальса, да? Скажи мне вот что, пророк. Зачем ты вернулся сюда?
Талос не ответил. Сплюнув едкую кровь на темные камни, он снова с хрипом втянул воздух. Меч в его руке был бесполезным обломком — вражеский удар отсек половину клинка. Вдобавок воин понятия не имел, где сейчас его болтер. Он ощутил невольный укол вины, и по разбитым губам скользнула ухмылка.
Малкарион вряд ли гордился бы мной, — подумал он.
— Талос.
Эльдарка улыбнулась. Удивительно, но в веселье ксеносовской девы не было и тени злобы или насмешки.
— Тебе нечего стыдиться, человек. Все умирают.
Стоять он уже не мог. Даже гордость способна заставить тело повиноваться лишь до определенной черты. Пророк упал на одно колено. Из трещин его доспеха сочилась кровь, а вместо слов изо рта вырвался болезненный стон. Единственное, что он ощущал сейчас, — это железистую вонь собственных ран. Боевые стимуляторы переполнили его кровь.
Женщина приблизилась. Ее дерзость дошла до того, что она положила серповидный наконечник своего копья на наплечник раненого воина.
— Я говорю только правду, пророк. Тебе незачем стыдиться этой секунды. Ты можешь гордиться уже тем, что продвинулся так далеко.
Талос снова сплюнул кровь и прошипел два слова:
— Валас Моровай.
Убийца склонила голову, глядя на него сверху вниз. Ее длинные, багряно-красные волосы вымокли под дождем, и пряди прилипли к бледному лицу. Казалось, что она тонет, но при этом сохраняет ангельское спокойствие.
— То, что вы бормочете в свой смертный час, порой остается мне непонятным, — произнесла она. — Ты сказал… «Первый Коготь», да?
Слова прозвучали невнятно из-за ее чужеродного акцента.
— Они были твоими братьями? Ты взываешь к мертвым в надежде, что они все еще могут спасти тебя?
Отяжелевший клинок выпал из его пальцев. Пророк смотрел на меч, лежавший на черном камне и омываемый потоками дождя: золотой и серебряный, сияющий так же ярко, как в тот день, когда достался ему.
Талос медленно поднял голову и взглянул в лицо своему палачу. Дождь смывал кровь с его лица. На губах остался привкус соли, и в глазах защипало. Ему не надо было гадать, продолжает ли она улыбаться. Талос видел улыбку эльдарки, искреннюю и добрую, и его терзала горькая ненависть. Это сочувствие? Неужели?
Стоя на коленях на верхушке стены заброшенной крепости своего легиона, Повелитель Ночи расхохотался.
Но ни его смех, ни грохот бури не смогли заглушить низкий рев двигателей. Катер — черно-синий и зловещий — с воем вырвался из-за стены. Дождь серебряными струями лился с его корпуса, очертаниями напоминавшего хищную птицу. Боевая машина поднялась над зубцами. Турели штурмовых болтеров повернулись и навелись на цель с механическим лязгом — сладчайшей музыкой, когда-либо ласкавшей слух пророка. Талос все еще смеялся, когда «Громовой ястреб» завис над стеной на собственном тепловом выхлопе. Тусклый свет из рубки очертил две фигуры внутри.
— Я видел это, — сказал он воительнице. — А ты?
Эльдарка уже двигалась. Она превратилась в черное пятно, зигзагами несущееся сквозь потоки дождя. Под ногами ее расцвели венчики разрывов. Ураган снарядов обрушился на каменную кладку. Осколки посыпались градом.
Только что убийца мчалась по парапету, а уже в следующую секунду она просто-напросто исчезла, растворившись в тенях.
Талос не стал подниматься на ноги. Пророк даже не был уверен, удастся ли ему это. Он закрыл единственный уцелевший глаз. Второй превратился в слепой и кровоточащий комок боли, и с каждым биением двух сердец от него вглубь черепа шла глухая пульсация. Бионическая рука, дрожащая от повреждений суставов и нервных соединений, активировала вокс на вороте доспеха.
— В следующий раз я послушаюсь тебя.
Сквозь оглушительный рев двигателей вертикального взлета прорвался голос, доносящийся из внешних динамиков катера. Помехи лишили слова всякого выражения.
— Если мы не выйдем из боя сейчас, следующего раза не будет.
— Я велел тебе уходить. Я отдал приказ.
— Господин, — затрещали динамики в ответ, — я…
— Убирайся, будь ты проклят!
Когда Талос взглянул на корабль в следующий раз, две фигуры стали видны более четко. Они сидели рука об руку в пилотских креслах.
— Я официально извещаю, что ты больше не состоишь у меня на службе, — скороговоркой передал он по воксу и снова расхохотался. — Уже во второй раз.
Но катер остался на месте. Двигатели натужно ревели, омывая бастионы волнами раскаленного воздуха.
