Турецкий засел в кабинете, выпил пару литров крепчайшего кофе, выкурил две пачки сигарет, измате- рился и про себя, и вслух вдрызг. На его столе лежали девять томов следственного дела. Тут были протоколы допросов свидетелей, подозреваемых, обвиняемых, акты экспертиз и так далее. Турецкий все считал в деле важным, одно цеплялось за другое, создавая единую картину десятков преступлений, и казалось, если не учесть того или иного даже незначительного события, рушилось все следственное здание. И все это следует изложить кратко и всего за два дня.
Взъерошенным и злым застала его вошедшая в кабинет Лиля Федотова.
Не любитель я этих спецсообщений! — сказал Александр, указывая Лиле на свой девятитомный труд.
Для кого готовишь-то?
А ты не слыхала?
Знаю, куда-то наверх, а кому конкретно, не слышала.
Премьеру, а тот, возможно, и самому Хозяину доложит!
За что прежде всего трясется человек, когда становится жарко?
За свою шкуру, естественно!
А большой человек?
Тем более!
За интересы государства, шеф! Чему вас учили, господин Турецкий?
Правильно. Если большой человек, то, разумеется, ратует за интересы государства! — улыбнулся Турецкий.
А если интересы государства попраны тоже немалым человеком, которого рекомендовал большой человек и проталкивали генералы и полковники, ныне арестованные, что должен делать большой?
Исправить допущенную ошибку.
Правильно. Тот не ошибается, кто ничего не делает...
Хотели как лучше, а получилось, как всегда?
Турецкий и Лиля посмотрели друг на друга и громко расхохотались.
И он еще смеется! — сказала Федотова.
Не смеюсь, а плачу, — нахмурился Турецкий.
Саня, давай, я помогу тебе. Ты пиши, а я тут же внесу твое спецсообщение в компьютер.
К вечеру спецсообщение было готово.
Вот что значит соавторство, — улыбнулся Турецкий, — уложились в двенадцать страниц. И фабула отлично изложена. И доказательства в стройную систему уложили. Спасибо, помощник!
И Турецкий от полноты чувств вдруг крепко обнял женщину и поцеловал в губы.
Ты что делаешь, Турецкий? Дурачок... Бабник... Дверь-то хоть закрой...
В ожидании Ларисы Саргачев нервно расхаживал по комнате. В последнее время Лариса Ивановна много пила, с вина она перешла на более крепкий напиток, французский коньяк, но Саргачев подозревал ее в худшем, в употреблении наркотиков. Симптомы, хорошо ему известные по Афгану, были налицо. Расширенные зрачки, ненормальное оживление, разговорчивость, смех без видимой причины, а утром вялость, собачья тоска в глазах. Большой, невыносимой ломки пока не было, но и она, похоже, не за горами. Следов от уколов на руках Саргачев не видел, вероятно, Лариса применяла «царскую смесь», чисто российское изобретение, когда в равных долях смешиваются кокаин с героином и смесь высыпается в рот.
Саргачев не имел привычки рыться в вещах своей жены, но в этот вечер, машинально зайдя в кабинет Ларисы, он открыл ящик письменного стола, и подозрение подтвердилось. В ящике лежали пакетики и с героином, и с кокаином, и было их немало. Саргачев, потирая ладонями лицо, покинул кабинет, вошел в столовую, налил полный бокал коньяку и выпил.
Иногда Саргачев жалел, что не свел счеты с жизнью тогда, придя домой после встречи с бывшими своими друзьями, бывшими своими подчиненными, для которых его слово являлось законом, братьями по оружию, «русскими волками». Остановила его от последнего шага тогда Лариса, сообщив о смерти матери. А с другой стороны, как бы жила она, ведь, по сути дела, единственным верным человеком остался для нее он, Валерий Степанович Саргачев. И она понимает, чувствует это.
Валерий подошел к окну. На воле, вдоль песчаной дорожки, мерцали желтоватые фонари. Было пустынно, дул ветер. Сквозь ветви деревьев блеснули фары и потухли, оставив лишь тусклый свет подфарников. Приехала. А вот и сама идет по дорожке, зашла в подъезд особняка.
Лариса Ивановна как-то странно глянула на Валерия, прошла в гостиную и села в кресло. Она сидела, уронив руки в подол строгого костюма, сидела долго, молчала, потом, словно очнувшись, налила немного коньяку, выпила, остановила взгляд на Саргачеве.
Их всех ожидает расстрел!
Саргачев промолчал.
Ты слышишь? Их наверняка расстреляют! — громким шепотом повторила Лариса.
Всех? Откуда ты знаешь?
Всех, чином не ниже подполковника. А знаю это от своего друга, первого вице-премьера.
Сколько человек?
Двадцать девять.
Саргачев с сомнением покачал головой.
Ты беседовала с премьером?
Он меня не принял.
Значит, ты беседовала только с первым вице-премьером?
Все они, как он выразился, блатные, «шестерки». И решение об их участи принято на самом верху!
Почти полночь, — глянул на часы Саргачев. — Где ты пропадала?
Я была на кладбище. У папы с мамой...
Саргачев вгляделся в ее глаза и понял, что она приняла наркотики, причем доза была порядочная.
И ты все время просидела у могил?
Нет. Я еще ездила на отцовскую дачу. Там хорошо.
Лариса вновь потянулась к бутылке.
Тебе нельзя пить, Лара.
Она поднялась и направилась в кабинет.
Не ходи, Лариса!
Ты знаешь?
Я обо всем догадался давным-давно.
В таком случае...
Лариса не договорила, снова села в кресло, вытащила из кармана два пакетика, тут же смешала, высыпала в рот и запила коньяком.
В таком случае, — повторила она — уходи, Саргачев. Я хочу побыть одна.
Я не могу тебя оставить.
Ты добрый. Я знаю. У тебя была славная идея: поставить меня на путь истинный. Но не получилось.
Прошу тебя, ложись в постель.
Надоел ты мне, Валерий Степанович, — вдруг очень спокойно и равнодушно сказала Лариса Ивановна.
Саргачев ничего не ответил, закурил, несколько раз глубоко затянулся.
С некоторых пор ты перестал быть «русским волком» и оказался обыкновенным русским бараном.
И снова промолчал полковник, лишь отхлынула от лица кровь и мелко задрожали руки.
Что еще сказать, чтобы ты ушел... Я тебя никогда не любила и не люблю. Я любила когда-то Павлова. И если бы могла, ушла бы, нет, умчалась к нему. Мы были одного поля ягоды...
Саргачев встал и быстро вышел.
Он почти доехал до своего дома на Кутузовском, но вдруг, круто развернув машину, помчал назад.
