Я вернулся в свой отель и стал ждать известий от моих следопытов. Они не появлялись. Я не ложился до полуночи. Тишина. Я спустился на улицу, чтобы их разыскать, мне даже почудилось, будто я вижу одного из них, но оказалось, что пацан не говорит по-английски, и я так и не понял, из моей он команды или нет. Эти египетские мальчики, скажу вам, все на одно лицо. Я начал опасаться худшего: в отчаянии Трилипуш искалечил моих бедных пацанов.
Воскресенье, 31 декабря 1922 года
Во сне я сидел подле тебя, моя рука была на твоей руке, твоя — на твоем бедре. Мы сидели рядом в безопасном уединенном месте. Я что-то шептал тебе на ухо. Пальцами другой твоей руки я указывал на символы на папирусе, делясь с твоим нежным ушком скрытыми в рисунках секретами.
Солнце уже высоко, по ту сторону скалы наблюдается оживление. Я сидел сначала на утесе, потом пересел ближе, на балкончик, что сконструирован над дырой, хранящей Тутошние сокровища, и смотрел, как великий человек позирует фотографу. Всего чересчур: оборудование, мили ситца и полотна, банки жидких консервантов, цистерны фотографических закрепителей, сита, кирки, бочки и телеги без числа, специально для него собранный поезд с железной дорогой до края Долины, десятки поклонников, жаждущие интервью журналисты. Всего этого давно уже достаточно. Но нет, теперь нам нужны клубы дыма, серебряные вспышки, синие вспышки, «теперь сюда, мистер Картер, смотрите вон туда, сэр, спасибо», и немигающий Взгляд мира пожирает его, но не умаляет. Он без устали — чик! чик! чик! пуфф! пуфф! пуфф! — скармливал миру свое изображение. Великий человек в своем шатре. Около своей дыры. Со своими фаворитами. Притворяется, будто за чем-то наблюдает. Шествует с сокровищем наверх, выходит на солнце славы и тщеславия. Советуется с одним, с другим. Размышляет. Его гробница принадлежит Реставрации, она свидетельствует: ничто не исчезает навсегда, в конце концов все возвращается в ореоле славы. А вот и доказательство: тонкие недолговечные фотографии.
По возвращении обнаруживаю, что в 200 ярдах вниз по тропе страхолюдный и дрянной Феррелл тычется в скальный склон.
На следующий день, в воскресенье, 31 числа, я запаниковал и прошелся по известным местам: побывал на бывшей Трилипушевой вилле, на людном Картеровом участке, хозяин которого позировал для фотографов, и на пустой полоске пустыни, которая когда-то была участком Трилипуша. Нигде ничего не обнаружил. Я вернулся в отель, молясь о том, чтобы вернулась моя маленькая армия информаторов. Тишина. Я утешился тем, что, может, они его где-нибудь выслеживают, и где он, там и они. Тем не менее я забеспокоился. Пошел в агентство путешествий, там мне подтвердили: Трилипуш и Финнеран должны отплыть на следующий день, за билеты уже уплачено. Я нанял еще одного мальчугана — присматривать за вокзалом, вдруг появится кто-то с легко узнаваемой внешностью Трилипуша или Финнерана. Когда ушел последний поезд, этот парень по крайней мере доложился: по железной дороге они из Луксора не выезжали. Я подготовил следующий ход: телеграфировал британскому консулу о подробностях нашего приезда в Каир, написал, что собираюсь привести к нему подозреваемого в совершенном в 1918 году убийстве капитана Марлоу для нашего допроса, чтобы он приготовился. Я использовал все возможности для расследования преступлений, на которые остальным было наплевать.
Тем вечером, 31 числа, решив сделать все, что было в моих силах, я последний раз пересек реку с целью снова пройтись по Трилипушеву участку. На этот раз, когда я сошел с парома на западном берегу Нила, в толпе, ждавшей своей очереди переправиться на восток, я увидел мальчика-аборигена, который, я мог поклясться, был из моих юных следопытов. Мальчик нес большой сверток. Я попытался с пацаном заговорить, он меня как бы не узнал, просто шагнул на паром, и добраться до него я уже не мог. Я его потерял. Протолкавшись на край пристани, я проводил паром взглядом, но мальчика не видел. Тут паром снесло течением, и я все-таки разглядел пацана, тот пялился на меня с палубы, словно так и надо. Клянусь, даже с такого расстояния было заметно, как он смеется.
Само собой, на Трилипушевом участке я опять ничего не нашел. Про психологию людей, у которых нервы на пределе, я знаю достаточно, потому и не придал особого значения ни мрачному предчувствию, которое обуяло меня на закате, ни ощущению, что за мной следят. Да и смех того мальчика я мог придумать. Все от расшалившихся нервов.
Воскресенье, 31 декабря 1922 года (продолжение)
Атум-хаду столкнулся с наиболее устрашающим Парадоксом Гробницы за всю историю Египта. Даже с десятого раза эта задача не поддается решению. Бессмертие Атум-хаду гарантировано лишь в том случае, если на поверхности земли будет вечно жить его имя, а под ней — его тело, забальзамированное, усохшее, запечатанное в усыпальнице с минимумом необходимого. И не осталось никого, кто о нем помнил. Мир наверху плавится под солнцем пустыни, имени Атум-хаду нет ни в одном списке царей. XIII династия быстро превратилась в комковатое пюре из фактов и мифов; зыбучие пески лакун, довольно хлюпая, разверзаются там, где некогда шли цари.
СТЕННАЯ ПАНЕЛЬ «L»:
«ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ЕГИПТА»
Текст: Все оставили Атум-хаду. Он покинул Фивы, и пересек жизнетворный Нил, и побрел в одиночестве; он нес свои вещи, свои «Назидания», краски, тростник, чернила, кисти, свою кошку. Кобры в его утробе умерли. На водах могутного Нила сжег он утлый челн, которым управлял, и смотрел, как рвутся в небо серебряные вспышки огня. На востоке завоеватели грабили его дворец, и он слышал стоны женщин. Атум-хаду был свободен от этого мира. Он нес свои вещи в гробницу, данную ему Сетом.
Разбор: Последние минуты его правления. Последние минуты Египта. Невообразимое сожаление и печаль, не лишенные некоторой красоты; конец всему. Кровавая опасность стремительно приближается отовсюду. Опасность, что грозит не его жизни, но его послежизни. Все оставили его. Однако, мой читатель, теперь окончательно ясно: загадка — та, что тысячелетиями терзала ограниченные умы, ставила в тупик буйствовавших гиксосов, древних расхитителей гробниц, Гарримана, Вассаля, всех тех, кто сомневался в существовании Атум-хаду, — перед нами разоблачается. Мы можем ныне, переходя из одной камеры в другую, перечислить деяния царя в тот последний день и во дни, ему предшествовавшие.
Мы поймем, почему нет надписей и печатей на дверях.
Мы поймем, что случилось с телами, где они размещены и откуда взялись кровавые следы.
Мы поймем, почему изображения созданы любителем, а текст написан каллиграфом.
Мы поймем, как один человек достиг бессмертия, наполнил и скрыл свою гробницу.
Итак, еще раз: у нас есть рисунок:
РИСУНОК 1. ГРОБНИЦА АТУМ-ХАДУ, ОБЩИЙ ВИД
Теперь ясно, почему закамуфлированная дверь «А» столь тонка и почти невесома. Поставить на место и запечатать тяжелую каменную дверь не под силу даже человеку с удалью Атум-хаду. Потому предположим, что он создал невеликую, но вполне отвечающую его задумке ширму, замаскировал дерево булыжниками и, когда внутри все было готово, закрыл за собой дверь, замазав края штукатуркой. За дверью воцарился почти абсолютный покой. Он приступил к работе.
