В самом деле, за этой дверью были ступеньки, ведшие в коридор, плохо освещенный, продуваемый ветром. По другую сторону коридора на мгновение, на одно лишь мгновение, быстрое, как молния, Жанна, поднявшаяся на цыпочки, увидела пространство, вроде небольшой площади; а на этом пространстве — шумную толпу мужчин и женщин со сверкающими глазами.
Но, повторяем, для Жанны это было видением, более мимолетным, нежели один-единственный взгляд; у нее даже не было времени дать себе отчет в том, что же это такое. Перед ней, на плане, куда более близком, чем эта площадь, на верхней ступеньке, появились три человека.
За этими людьми с нижних ступенек поднялись четыре белых, острых штыка, похожих на зловещие восковые свечи, если бы таковые пожелали осветить эту сцену.
Круглая дверь захлопнулась. Трое мужчин вошли в карцер, где находилась Жанна.
К Жанне обратились прежде, чем ей пришла в голову мысль заговорить самой.
Начал самый молодой. Он был одет в черное. На голове у него была шляпа, в руке он держал бумаги, свернутые наподобие античной скиталы [52].
— Сударыня! — заговорил незнакомец. — Вы Жанна де Сен-Реми де Валуа, супруга Мари-Антуана-Никола, графа де ла Мотт?
— Да, сударь, — отвечала Жанна.
— Вы родились в Фонтете двадцать второго июля тысяча семьсот пятьдесят шестого года?
— Да, сударь.
— Вы проживаете в Париже на улице Нев-Сен-Жиль?
— Да, сударь… Но почему вы задаете мне все эти вопросы?
— Сударыня! Я огорчен, что вы меня не узнаете, — я имею честь быть секретарем суда.
— Я вас узнаю.
— В таком случае, сударыня, могу ли я исполнить мои обязанности?
— Одну минуту, сударь. Скажите, пожалуйста, чего от вас требуют ваши обязанности?
— Прочитать вам приговор, вынесенный по вашему делу на заседании тридцать первого мая тысяча семьсот восемьдесят шестого года.
Жанна затрепетала. Она посмотрела вокруг глазами, полными ужаса и недоверия. Мы не без умысла ставим на второе место слово «недоверие», которое может показаться менее сильным, нежели первое. Жанна вздрогнула от ужаса, и глаза ее загорелись от бешенства — два глаза, страшных во мраке.
— На колени, сударыня, прошу вас.
— На колени! — воскликнула Жанна. — На колени! Я!.. Я! Член семейства Валуа — на колени?!
— Таков приказ, сударыня, — с поклоном сказал секретарь суда.
— Сударь! Люди приносят публичное покаяние лишь в соответствии с приговором, присуждающим их к позорному наказанию. А, насколько мне известно, изгнание, по французским законам, не является позорным наказанием?
— Я не сказал вам, сударыня, что вы приговорены к изгнанию, — с печальной многозначительностью возразил секретарь суда.
— В таком случае к чему же я приговорена? — крикнула Жанна.
— Именно это вы и узнаете, когда выслушаете приговор, сударыня, а чтобы его выслушать, вы начнете с того, что станете на колени. Прошу вас.
— Ни за что! Ни за что!
Секретарь суда сделал знак двум мужчинам, и эти двое приблизились так спокойно, словно они были стенобитными орудиями, приземистыми и несокрушимыми, которые устанавливают против крепостных стен во время осады.
Мужчины одной рукой схватили Жанну под мышки и потащили на середину помещения, несмотря на ее крики и вопли.
— Позвольте мне услышать приговор стоя, и я выслушаю его молча, — тяжело дыша, сказала Жанна.
— Всякий раз, как виновного приговаривают к наказанию кнутом, — отвечал секретарь суда, — наказание это, являясь позорным, влечет за собой коленопреклонение.
— Кнут! — завопила Жанна. — Кнут! Ах! Презренный негодяй!.. Кнут, вы сказали?..
Она раскричалась так, что оглушила тюремщика, секретаря суда и обоих подручных, и у них возникло желание укротить ее.
Они бросились на Жанну и повалили ее наземь, но она сопротивлялась. Они хотели заставить ее согнуть колени, но она напрягла все мускулы.
Они разделили обязанности: один из них держал ее ступни, как в тисках; двое других схватили ее за запястье; они кричали секретарю суда:
— Продолжайте, продолжайте читать приговор, господин секретарь, а то мы никогда не кончим с этой бешеной бабой!
— Я не допущу, чтобы мне читали приговор, обрекающий меня на бесчестие! — отбиваясь со сверхчеловеческой силой, кричала Жанна.
Приведя угрозу в исполнение, она заглушила голос секретаря суда такими пронзительными воплями и криками, что не услышала ни единого слова.
Чтение завершилось, и секретарь суда свернул бумаги и сунул их в карман.
Жанна, полагая, что он кончил, умолкла и попыталась собраться с силами, чтобы держаться с этими людьми все так же вызывающе. Ее вопли сменились еще более устрашающим раскатом хохота.
— Приговор будет приведен в исполнение, — безмятежно продолжал секретарь, заканчивая обычную формулу, — на площади, где исполняются приговоры, во Дворе Дворца Правосудия.
— Публично!.. — завопила несчастная. — О-о!..
— Мсье де Пари [53]! Передаю вам эту женщину, — закончил речь секретарь суда, обращаясь к человеку в кожаном переднике.
— Кто этот человек? — воскликнула Жанна в ужасе и ярости.
— Палач, — оправляя манжеты, с поклоном ответил секретарь суда.
Не успел секретарь вымолвить это слово, как двое подручных палача схватили Жанну и подняли ее, чтобы отнести в конец галереи, на площадку, которую она заметила. Мы вынуждены не описывать сопротивление, которое она им оказала. Женщина, которая обычно теряла сознание от царапины, теперь в течение почти целого часа выдерживала жестокие удары двух подручных; ее волокли до самой наружной двери, и она ни на мгновение не прекращала испускать ужасающие крики.
По ту сторону решетки, где выстроились солдаты, сдерживавшие толпу, был виден дворик, именуемый Двором Правосудия, и две-три тысячи зрителей, коих привлекало сюда любопытство в то время, как шли приготовления и воздвигался эшафот.
На помосте приблизительно восьми футов высотой возвышался черный столб, к которому были прикреплены железные кольца и к самому верху которого была прибита дощечка с надписью, которую секретарь суда, несомненно исполняя приказание, постарался сделать почти неудобочитаемой.
У этого помоста не было перил; поднимались на него по лестнице, у которой тоже не было перил. Единственной балюстрадой являлись штыки солдат. Они образовывали проход на помост подобно решетке со сверкающими остриями.
