не мог противиться. Он обнял подсевшего к нему мужчину и прижал к себе. Положил голову на плечо в драной синтетической куртке. Они оба замерли на краткий миг, чувствуя, что между ними совершается нечто важное и высокое».
Корнет, вы женщина! Хотя главка и начинается меткой «ОН». Зато в главке «ОНА» все на месте: «Запах одеколона подходил к цвету галстука, цвет галстука – к цвету камней в золотых запонках в манжетах безукоризненно голубой рубашки». А запонки соответствовали золотым часам, а часы подходили к поре дня, ибо «утром на собрании в берлинской резиденции их фирмы у него на руке был тяжелый почтенный «Ролекс». И пахло от него тоже иначе», ибо она намеренно встала и наклонилась над его головой, чтобы внюхаться.
Такой вот красавец бельгиец ухаживает за красавицей полькой, хотя «устройства», которые его фирма хотела продавать, не подходили для польского рынка. Взгляд чисто женский – все часы да запонки, да галстуки да манжеты, а об водке, то бишь об устройствах, ни полслова – устройства, и все тут. Зато когда душистый красавец прикасается губами к ее волосам – «это было как электрический удар». Ибо ее красивый муж (у нее все красивое) «чудовищно предсказуемый», и с ним все происходит «без былого неистовства». «Без той ненасытности. Того голода, который приводил к тому, что стоило только подумать об этом, и кровь тут же, как ошалелая, с шумом отливала вниз, и мгновенно ты уже мокренькая». Но – «может, так у всех? Возможно ли неутолимо желать того, кого знаешь уже несколько лет, кого видел, как он кричит, блюет, храпит, мочится, не смывает после себя в клозете».
И все-таки, справившись с собой, она выходит из туалета роскошной гостиницы, слыша, как за ее спиной новый постоялец сообщает портье свое имя: Я-к-у-б. Затем она оставляет бельгийцу отпечаток своих губ на визитной карточке около недопитого бокала «с пастельного цвета напитком» и отправляется спать. И тут же место у недопитого бокала занимает ОН — и немедленно улавливает «тонкий запах духов». «Ланком»? «Бьяджотти»? «В духах есть некий иррациональный таинственный элемент. «Шанель № 5», «Л’эр дю Тан» или «Поэм» подобны стихотворению, которое женщина носит на себе».
Якуб может часами читать стихи на память, но в прозе Вишневского поэзия присутствует лишь в парфюмерном северянинском обличье. Он видит на визитной карточке «прелестные губы. У Натальи были точно такие же». Но наутро он не узнает их в поезде, «заполнив купе ароматом своей туалетной воды». Зато их обладательница (разумеется, снова совершенно случайно) обращается к нему через Сеть, когда он уже вернулся в свой институт генетики Фонда имени Макса Планка. Она «еще полна остатками бессмысленной любви» и хочет рассказать об этом «совершенно чужому человеку, который не сможет меня обидеть». Но, любопытства ради, какое у него образование? «Нормальное. Как у всех. Магистр математики, магистр философии, доктор математики, доктор информатики».
И дальше начинается изысканная интернет-любовь, куда телесность проникает лишь в форме деликатных вопросов типа какого цвета на героине белье. Но однажды Якуб рассказывает ей, какой ад он носит в душе: он безумно любил глухонемую красавицу Наталью и, проявив чудеса настойчивости (когда он хочет, ему все удается), нашел хирурга, готового вернуть ей слух. Она пишет любимому нежные письма о том, что она подружилась с глухим мальчиком, с которым они ходят смотреть, как работает экскаватор, но скоро она еще и услышит звук его мотора…
Однако вместо операционной она попадает в морг, раздавленная этим же самым экскаватором (мальчик отделывается ампутацией ног). Изуродованный труп нам, естественно, не показывают, мир любимчиков писательницы… – пардон, читая такое, забываешь, что эту книгу написал мужчина, – так вот, мир любимчиков неизменно остается царством элегантности, покуда в него не вторгнется какой-нибудь скот из мира постылых. Телесность любимчиков проявляется лишь в ношении нарядов и потреблении элегантных напитков, зато постылые насквозь пропахли низкими отправлениями и чувствами.
Дальше эту ахинею дочитывайте сами, ибо искомый рецепт производства бестселлеров я уже извлек: нужно эксплуатировать 1) мечту о незаработанном счастье, о счастье, подаренном случаем; 2) трагедия должна быть красивой, смерть в нее допускается, а насморку вход строго воспрещен. Да, еще: чтобы читателя не смущало, что он глотает дамский роман, блюдо следует украсить ломтиками философии или биохимии, а затем поперчить именами изысканных писателей, упомянув, например, что Пруст мог испытывать оргазм, лишь наблюдая, как большая голодная крыса пожирает заевшуюся маленькую. Так что для писателей, обладающих хоть крупицей художественной совести, мой рецепт – это чтение на тему «Какими вы не будете».
Но что, если вы действительно романтик и стремитесь видеть в жизни или хотя бы в искусстве борьбу красоты и безобразия, в которой побеждает красота, пусть даже и ценой жизни, – чем это отличается от мелодраматичности? В мелодраме красоте просто не с чем бороться, безобразию не позволяется до нее дотронуться.
«Тридцать четвертому сюжету» Светланы Мосовой (СПб., 2012) в любимицы девушки в погонах, боюсь, не выйти: в ее мире великая любовь вполне может явиться в нелепом и оттого гораздо более трогательном обличье. Жена и теща потерявшего ноги солдата, в свою очередь, потеряли его письмо с обратным адресом, а несчастный инвалид решил, что они от него отрекаются, и тоже решил исчезнуть из их жизни. И вот излюбленный персонаж анекдотов – теща – едет его разыскивать в Москву, где никогда не была: «Ничего-о!.. Я до Рейгана дойду, а Колю найду!» «Удачи вам!» – искренне сказали попутчики «и почему-то почувствовали, что сказали подлость». И все-таки «все они теперь в одной цепи, в одной…
Но пока она длится и множится, Земля, быть может, еще продержится?..»
Это именно женский дар – умение верить вопреки очевидности. Сначала лирическая героиня увидела на Андреевском рынке мозги. Бараньи. А потом увидела в Кунсткамере человеческий мозг. Который мало чем отличался от бараньего. Так, значит, «все сигналы рукам и ногам, поджелудочной железе, тонкой кишке (и толстой тоже), а также всем тонким чувствам (и толстым иже с ними), всем сложнейшим оттенкам зависти, неприязни, отвращению и тем слезам от набоковской строки про дом, который сейчас исчезнет и запомнится навсегда – все идет отсюда?! Вот из этого безобразия?!
И внутри отторгло.
И возликовало.
– Бог есть! – громко сказала она».
В рассказах Светланы Мосовой есть и ужасное, и мерзкое, и прелестное, и трогательное, в них нет только ничего элегантного – они для этого слишком человечны.
И женственны, ибо только женщинам удается совмещать в себе доверчивость и проницательность, практичность и романтичность, наивность и мудрость, – наш брат проще: у нас
