Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
Однако я не могу позволить тебе уехать, пока ты не пройдешь обучение и не сможешь управлять атулфахом – мечом, который предназначен для любого, кто захочет его присвоить. Твоя мать годами скрывала тебя от атулфаха, пока вы были в отъезде. И ты можешь укрыться от него снова – запечатать себя до скончания времен. Но тогда ты будешь отрезана от песни, точно сурдус, не сможешь чувствовать са и ка. Ты будешь отрезана от любой, даже самой слабой магии – не сможешь искать воду в пустыне, не сможешь связать себя с одной из больших кошек.
– Но тогда дракон проснется.
– И разрушит мир. Да, вероятнее всего, так и произойдет.
– Какой же это выбор? Это – просто куча лошадиного дерьма. – Сулейма нахмурилась, не думая о том, можно ли говорить королю такие слова.
– Я никогда не обещал тебе, что выбор будет удачным, – ответил Вивернус. – Иногда единственный выбор – это, как ты выразилась, куча лошадиного дерьма. Порой это выбор между смертью и смертью. Да, бывает так, что приходится выбирать между двумя разными смертями. Но выбор есть всегда.
– Вот как? Остаться в ловушке и умереть или отгрызть себе ногу и истечь кровью.
Сулейма подумала, что черепа издеваются над ней – пребывающие в безопасности собственной смерти, освобожденные от мучений живых людей.
– Я говорил почти то же самое, когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе. – Вивернус взял руки дочери в свои, и его глаза наполнились лунным светом и печалью. – Всем, кто несет на себе столь тяжкую ношу, как наша, приходится смириться с трудностями и болью. Являешься ли ты той женщиной, какой я тебя вижу: воительницей, о которой говорит твоя мать? Возьмешь ли ты на себя эту ношу, зная, что тебе одной предстоит расплачиваться по счетам?
Сулейма уставилась на короля-дракона, на его изборожденное глубокими морщинами и тревогой лицо, состарившееся прежде времени, как финик, который слишком долго держали на солнце. Его руки, сжимавшие ее, дрожали, как у старухи. Его глаза, казалось, повидали на своем веку слишком много. Они говорили о том, что, когда придет смерть, она явится не раньше, чем им бы хотелось. Оттого, что у Сулеймы был упрямый подбородок матери и непослушные рыжие кудри отца, оттого, что она принадлежала им обоим, но и себе самой, девушка убрала руки и встала.
– Может, это и не главный выбор в моей жизни, – сказала она Вивернусу, – но он принадлежит мне. И я не стану делать его до тех пор, пока хорошенько все не обдумаю.
Он тоже поднялся и кивнул ей, как будто это она была королем, а он – упрямым ребенком:
– Как пожелаешь.
32
Ветер родился от берцовой флейты, на которой заиграла повелительница снов. По-девичьи проворные пальцы танцевали по гладкой кости той, что стала песнью и прахом, слезами и воспоминаниями об оставленных ею детях. Но солнечный свет, который согревал Хафсе Азейне спину, остался прежним. Дракон Солнца Акари распростер свои крылья над Атуалоном точно так же, как в Зеере, одинаково благословляя мать, дитя и убийцу.
Родившийся из боли, предательства и отчаянной материнской любви, непокорный и грациозный ветер плясал на стенах и крепостных валах Атукоса, зажигая в нем искру мрачного пламени и заставляя его жить собственной жизнью – жизнью малой, которая, едва родившись, задыхалась и умирала. Глубоко внутри крошечные огоньки прекрасно знали, что их существование будет ненастоящим и скоротечным, и от этого горели еще ярче, поскольку в такой жизни нет места сожалению.
Ветер свистел и с шипением проникал в широкие сводчатые окна и проходы комнат повелительницы снов. Шторы из красного паучьего шелка развевались на ветру, корчась, словно призраки из Тай Дамата, которые приходят за человеческой кровью. Зловещие, еще теплые от полнокровного дня тени, имитируя жизнь, ласкали полы и стены из драконьего камня, нежно пробегали острыми когтями по густому меху, на котором сидела Хафса Азейна, и даже позволяли себе трепать длинные черные перья, которые свисали с ее посоха в форме кошачьей головы. Однако, несмотря на проклятия и обещания гибели, они не смели касаться самой повелительницы снов. Признавая свое поражение, они выли, скитаясь по широким коридорам, и наконец уносились в поисках жертвы попроще.
Ветер был болезненно сладким от пота и хохота, от длинного, никак не желавшего заканчиваться дня и от снов юных девушек, вынашивавших песнь. Несмотря на то что повелительницу снов уже давно не заботили пустяки вроде младенцев, общих обедов и колодцев желаний, несмотря на то что ее сердце давно иссушилось и стало грубым, как песчаная буря, этот звук – детское пение, колыбельная Дракону Земли Сайани, исполнявшаяся каждую ночь, сколько помнил себя мир, – заставлял ее задерживать дыхание и медленнее перебирать пальцами. Тембр ее мелодии невольно изменился, намерение перестало быть столь мрачным, и сердце Хафсы Азейны стало легче, раскрываясь навстречу свету и жизни.
В этот самый миг Дракон Солнца Акари сложил свои крылья. Он опустился в теплые прозрачные воды Нар Бедайяна в поисках своей спящей супруги, заставляя мир утонуть в мягких сумерках и ароматах лунной розы и жасмина.
Сновидческие глаза Хафсы Азейны раскрылись шире, ловя последние лучи красного золота; ноздри раздувались, отдавая дань зрелому торжеству жизни ночных цветов; ее интикалла распустился, и его мягкие обжигающие лепестки горели белой, как кипяток, песнью, которую мог узреть любой эховит. Повелительница снов позволила песне повести ее за собой: когда все дороги ведут к гибели, нет ничего дурного в том, чтобы остановиться и взглянуть на закат.
Песнь заставила ее са вылететь из окна и раствориться в густых сумерках. Са тонко расстелилась по вечернему бризу и пролетела через двор. Фонари уже зажглись, и огонь сажей писал их имена на ярко-синем небе. Свет пламени танцевал на смазанной маслом коже двух борцов-великанов с Черных островов, пока те таращились друг на друга и рычали, точно молодые быки. Но в их жестокости не было ничего, кроме лжи, и мысль Хафсы Азейны вернулась к музыке.
Повелительница снов напрягла сновидческое зрение. Она настолько сосредоточилась, что сделалась почти осязаемой и позволила себе упасть камнем, словно ястреб, сквозь прозрачный звездный свет. Она пробралась через неразбериху растительной жизни, влетела в открытое окно и оказалась в ярко освещенной комнате, а затем снова позволила себе предаться туману и воспоминаниям, и слабому запаху дыма. Ее сновидческие глаза видели мир вовсе не так, как дневные, но Хафса Азейна занималась этим на протяжении долгого кровавого времени.
Она впитала яркие песни, кричащие пятна света, богатую настойчивую пульсацию жизни, которая кружилась по полу, словно существа, которыми кишели речные заводи. Будь Хафса материальной, она кивнула бы с одобрением.
Мне следовало бы догадаться, что он в этом замешан, – подумала Хафса Азейна. – Ученый мастер тянется к историям, как мантида к цветам.
Она почувствовала, как в глубинах Шеханнама проснулся Курраан. Он был недоволен – и ею, и собственным пустым желудком, и темными каменными стенами.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
