Как и почему происходил мировоззренческий перелом у Братьев? Вопрос, казалось бы, риторический.
Борис Натанович Стругацкий не счел его таковым.
* * *
– Мировоззренческих переломов было несколько…
Буду говорить только про себя. Итак, 1949 год. С трудом, последний в классе вступаю в комсомол – не брали меня: неколлективный антиобщественник! Из пионеров исключили: не желал оформлять местную газету (сам-то я отказывался, совершенно честно полагая, что рисовать не умею, но пионервожатая считала, что это не важно – важно выполнять общественное поручение).
Споры с друзьями-студентами. Компания ребят – очень умненьких, очень начитанных, очень интеллигентных… Полные идиоты! (Поскольку речь идет о политике.)»Если вдруг заболеет товарищ Сталин, – говорили мы друг другу, покачиваясь со стаканом хереса в руке, – что важнее? Здоровье товарища Сталина или моя жизнь?» И это – на полном серьезе! Если бы кому-нибудь пришла в голову мысль шутить на такую тему, могли бы просто побить. Один только среди нас был умный человек – потому, наверное, что его родители были неизвестно где. Он-то все понимал и не уставал повторять: «Ну что ты вопишь, как больной слон? Тише! Что вы орете на весь Ломанский! Тиш-ш-ше!..» (Я был уверен: он просто боится, чтобы мы своим ором не беспокоили сварливых соседей за стеной.)
Впрочем, когда в 1953-м умер вождь, я не плакал. Был потрясен, ошарашен, испуган. Видимо, уже повзрослел. А спустя три месяца откровенно хихикал по поводу «английского шпиона» Берия. («Растет в Сухуми алыча не для Лаврентий Палыча, а для Климент Ефремыча и Вячеслав Михалыча!..». Многие ли двадцатилетние сегодня способны понять, о ком идет речь в этой песенке?)
Потом – 1955 год. Два года, как умер вождь. Ощущение от Сталина как от бога уже исчезло, но ощущение от коммунистической идеологии как от религии никуда не делось – она пропитала все поры души и существовала теперь в качестве как бы второй реальности.
Сохранилась замечательная запись в дневнике от 28.10.1961 (идет XXII съезд КПСС): «Дождались светлого праздничка! Хрущев сказал, что не имеет права марксист-ленинец восхвалять и выдвигать одну личность. Неужели же появился, наконец, честный человек! И не начало ли это нового утонченнейшего культа?..»
Однако время идет. Появляется (на моем горизонте) первый самиздат. Новые друзья появляются, на порядок опытнее меня в политической жизни, в истории, в том числе – нюхнувшие лагерей и уже побывавшие в Большом Доме, причем в самые новейшие времена…
Очередной перелом – 1963 год. Историческая встреча Хрущева и прочих искусствоведов в штатском с художниками в Московском Манеже и последующие несколько совещаний по идеологии. И четкая формулировка, которая впервые возникает в наших насквозь коммунистических мозгах: «Коммунизм – это прекрасно. Это будущее мира! Но сегодня нами управляют жлобы и враги культуры, и как эта ситуация может перемениться – совершенно неизвестно».
И – конец всех иллюзий: 1968 год, вторжение в Чехословакию. Когда стало окончательно, до ледяного холода в душе, ясно: моя страна – просто полуфашистское тоталитарное государство, у которого ничего общего с коммунизмом как с истинной идеологией нет и быть не может. Член КПСС имеет к коммунизму не большее отношение, чем очковая змея – к интеллигенции. Коммунизм – это красивое, изящное, умозрительное… почти писательское изобретение!
– У России, известно, свой особый путь. Правда, никто не может сказать куда… По слухам, когда у Хрущева спрашивали, сохранится ли при коммунизме номенклатура, он отвечал: «Конечно же! Как же без нее?..» Но в принципе мир «Полдня…», «Стажеров», «Далекой Радуги» возможен? (Просто очень хочется.) Где-нибудь, когда-нибудь, у кого-нибудь, на другой планете?..
– Думаю, нет. Для Михаила Суслова, главного идеолога КПСС, коммунизм был обществом, все члены которого с энтузиазмом и радостно готовы были исполнить любое распоряжение партии и правительства. Коммунизм для меня – это общество, населенное людьми, для которых любимым и главным занятием является творческий труд. Уровень жизни при этом может быть повыше или пониже – несущественно. Человек ест, чтобы работать, а не работает, чтобы есть.
Это вот состояние человеческого общества, описанное уже в ранних «коммунареких» повестях братьев Стругацких, похоже, невозможно – просто потому, что вид гомо сапиенс не приспособлен для такого существования. Дай бог, чтобы десять, максимум двадцать процентов половозрелого человечества способны оказались заинтересоваться хотя бы в большей или меньшей степени своим трудом. Над остальными же вечным заклятьем висит библейское: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой», со всеми вытекающими из этого угрюмого лозунга последствиями – категорическое нежелание работать плюс неудержимое стремление к халяве. Светлая мечта – сидеть на одном стуле, положив ноги на соседний, с бутылочкой пивка в расслабленной руке, а для разнообразия поигрывать на компьютере в Doom, но можно и не поигрывать.
Избавившись от иллюзий, братья Стругацкие пришли к другой идее – так называемого Справедливого общества. В середине 60-х мы написали роман «Хищные вещи века», в котором, как нам тогда казалось, заклеймили бездуховное общество потребителей-мещан. И только спустя добрый десяток лет мы вдруг поняли: у нас получился мир скорее хороший, чем дурной. Мир, в котором каждому – свое. Каждому по его воспитанию, по его понятиям чести и совести, по его представлениям о свободе личности. Единственное ограничение: «Твоя свобода кончается там, где начинается свобода соседа».
– В «Хищных вещах века», в Справедливом обществе некие интели сбрасывают на отдыхающую публику слезоточивые бомбы и вообще всячески агрессируют, лишь бы «расшевелить это болото». И насколько авторы по менталитету совпадают с интелями?
– Авторы со своим менталитетом тут абсолютно ни при чем. Их задача – ясно представить, чем может заниматься совестливый человек в таком мире. Авторы не ставят оценок и не говорят, что это плохо или что это хорошо. Авторы говорят, что это скорее всего так будет (должно быть) в этом мире.
– И симпатизируют интелям…
– Это ни из чего не следует. Вы никогда этого не докажете.
– М-м-да? Как вы, Борис Натанович, относитесь, скажем, к интелю Новодворской?
– Честно говоря, мне она просто нравится. Это достойный, я бы даже сказал – благородный человек.
– Почему тогда не Жириновский? Да, он не интель, он хам. Но – два сапога пара. Пусть по разные стороны баррикад, но… В одинаковой мере провокаторы, сходный темперамент, словарный запас (уничтожить, осиновый кол, сволочи…). У Довлатова в записных книжках: «После коммунистов я больше всего не люблю антикоммунистов». Чем Новодворская редька слаще Жириновского хрена?
– Господин Жириновский мне абсолютно и категорически неприятен. Госпожа Новодворская мне, безусловно, симпатична, но – до тех пор, пока она не у власти.
– Полагаете, даже не придя к власти, но вдруг очутившись в Справедливом обществе, подобный организм будет свято блюсти принцип «твоя свобода не должна мешать свободе соседа»? Или, по примеру интелей, станет «шевелить это болото» бомбами со слезогонкой?
