Сайлас положил немного каши в красивую хрустальную чашку и передал ее отцу.
— У меня родилась идея, отец, но, боюсь, тебе она придется не по душе.
— Это связано со скачками?
— Да.
— Ты против того, чтобы их устраивать?
— Нет, отец, я хочу их не меньше, чем ты.
— Так в чем же дело?
— Мы шанхайцы.
— Полностью с тобой согласен. Шанхай — наш дом.
— Вот именно. Мы пришли сюда не просто для того, чтобы насиловать этот город и извлекать из него…
— Покороче, Сайлас, впереди трудный день.
— Я предлагаю сделать скачки открытыми для всех.
Ричард несколько секунд смотрел на сына, а потом сказал:
— Но они и так открыты. Для англичан, для американцев, для немцев…
— А для китайцев?
— Ну, знаешь, это уж слишком! — воскликнул Ричард и, отбросив салфетку, встал из-за стола.
— Что значит «слишком»?
— Послушай, Сайлас, ты можешь проводить с ними сколько угодно времени. Я никогда не возражал против этого.
— Но ты этого не одобряешь.
— Одобрять или не одобрять — не моя забота. Дело в другом. Мы не можем позволить себе общаться на равных с…
— С обезьянами? Ты это хотел сказать, отец?
— Да, с обезьянами! С чертовыми обезьянами!
Сайлас повернулся и увидел красное лицо Паттерсона, который каким-то образом очутился в столовой.
— Я не желаю скакать перед обезьянами, — сказал тот. — И никто на это не согласится. Так что, если хочешь, чтобы скачки состоялись, твоих макак там быть не должно, приятель.
— Видишь, Сайлас? — Ричард положил руку на плечо сына. — Что это будут за скачки — без наездников?
Сайласу показалось, что они стояли так несколько долгих часов. Он не помнил, как вышел из комнаты, и как потом на него накатила ярость.
Ночью накануне скачек Сайлас проскользнул в конюшню Хордунов и подкрался к стойлу, в котором стояла их лучшая кобыла — гордость и надежда семьи. Животное смотрело на незваного гостя с угрозой во взгляде, но Сайлас, не испугавшись, вошел в стойло и сильно ударил жеребца по крупу. Кобыла, поколебавшись, подвинулась в сторону.
— То-то же, — проговорил Сайлас и направился в дальний конец конюшни, где была сложена упряжь. Он взял кожаное седло ручной работы, любимое седло Паттерсона, вытащил из кармана нож и сделал несколько тонких надрезов на подпругах. Поднеся их к свету, он убедился в том, что надрезы никто не заметит, даже если будет их искать. Злость забурлила в нем с новой силой.
— Это вам угощение от вашего «приятеля» и его обезьян, мистер Паттерсон, — прошептал он.
В день скачек стояла холодная и ясная погода. Ветер с востока доносил до маленького цветущего Города-у-Излучины-Реки запах моря. Праздник начался утром. По всему Иностранному сеттльменту и Французской концессии были устроены завтраки с шампанским. Сюзанну удивило то, что клиенты стали прибывать сразу после завтрака.
«Захотелось потешиться перед началом скачек», — думала она.
Цзян приготовилась к встрече ранних посетителей. Ей было известно, что китайцы, хотя и не были допущены на скачки, делали очень крупные ставки и пытались обеспечить себе выигрыш, устраивая по утрам «облака с дождем».
Сам ипподром распахнул двери в десять утра, и сливки английской, американской, французской, немецкой и даже русской общин, наступая друг другу на ноги, проталкивались внутрь шикарного заведения. Они охали и ахали, дивясь царящей там роскоши, и вскоре выстроились в очереди у окошек, где принимались ставки.
К половине одиннадцатого через окошки прошла четверть миллиона английских фунтов, но настоящие ставки делались не здесь. Ричард принял ставки у Перси Сент-Джона Дента и Геркулеса Маккалума, но они и сравниться не могли со ставками Врассунов. А они были уникальными. Их ставки не имели ничего общего с тем, какая из лошадей победит на скачках. Врассуны, имевшие двух лошадей, ставили на то, какая из них опередит другую.
В одиннадцать часов начали работать бары, закрывшиеся накануне ночью, и возбуждение, царившее в городе, а теперь еще и подогретое виски, достигло апогея.
В полдень лошадей наконец вывели на трек, чтобы разогреть их перед соревнованием, и собравшаяся толпа взволнованно зашумела. Шанхай привык ко всему самому-самому: лучшим винам, дорогим шелкам. И вот теперь на скаковой дорожке стояли лошади — лучшие из лучших, результат кропотливой, проводившейся столетиями работы по выведению чистопородных скакунов.
Жокей Врассунов шел рядом с большим белоснежным жеребцом, время от времени давая ему кусочек сахара. Жеребец был на добрых две ладони выше всех остальных лошадей. Врассуны держали этого красавца в своей секретной конюшне, расположенной в местечке Вусун, ниже по реке, поэтому даже знатокам лошадей о нем не было известно практически ничего. Однако теперь все необходимые данные были размещены на открытом для публики стенде. Могучее животное натягивало поводья. Было видно, что ему не терпится пуститься вскачь.
Жокей Дентов посмотрел на мускулистого жеребца Врассунов, потом перевел взгляд на своего серого мерина. Рядом гарцевал выращенный в конюшнях графства Оркни конь Джардин Мэтисонов.
Американскую лошадь формально выставила на скачки фирма «Рассел и компания», но впоследствии ее представитель, мистер Делано, признался: «Мы были только прикрытием. За этой лошадью стояли деньги Джедедаи Олифанта. Религиозные убеждения не позволяют ему заниматься азартными играми, но он был готов скорее умереть, нежели остаться в стороне от скачек, поэтому и нанял нас. А мы с мистером Рузвельтом за скромное вознаграждение выставили от своего имени его кентуккийскую лошадку». И эта лошадь была настоящим чудом: стройная, тонконогая, пожалуй, самая красивая из всех животных, участвующих в скачках.
Последним на трек вышла кобыла Хордунов шоколадного окраса. Она, казалось, боялась своего наездника, отчего тому пришлось спешиться и вести животное в поводу.
В двенадцать тридцать открылся бар ипподрома. В бокалы рекой полилось охлажденное шампанское, а в кассу бара — деньги. Как и в окошки тотализатора, куда к этому часу перетекли уже три четверти миллиона английских фунтов. На стендах перед кличками лошадей появились цифры ставок, сделанных на каждую из них, и очереди у окошек тотализатора увеличились вдвое.
Возглавлял список жеребец Врассунов, на него ставили больше всего. Второй шла американская кобыла, после нее — оставшиеся три лошади.
Наконец ров наполнили водой, и на скаковом круге установили плетеные барьеры. Лошадей увели для последних приготовлений.
День становился жарким, но никому и в голову не приходило уйти с ипподрома. Большие часы отсчитывали последние минуты, оставшиеся до начала скачек, назначенных на час дня.
