Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
В последний раз.
Пусть.
Он сделал, что мог. Что требовалось сделать. У чуда отныне есть поддержка. Теперь Обряды перестанут быть пустой шуткой. Душа и тело, psyche и physis, вечные супруги-антагонисты, – отныне они станут подвластны ланцету хирурга, лезвию праязыка. Глупцы! – вы, кто лечил тело отдельно, спасал душу отдельно… Нет ничего отдельного. Вавилонскому Столпу – быть.
Переводчик и поводырь – одного корня.
Чаша удобно легла в ладонь.
Гайо-марэтан, «Смертная жизнь». Лучшая отрава из существующих. Смерть от нее легка и воздушна, будто поцелуй невесты. Ты даже не заметишь, как обрыв шагнет навстречу. Внизу – море. Оно возьмет тебя, оплетет бусами водорослей, омоет и оплачет. Пора уходить. Фундамент не должен быть виден. Пора уходить.
Издалека, смутным напевом, донеслось:
– …я обещаю вам столбы,
Несокрушимые колонны —
Надежный выбор Вавилона,
Защиту слабых миллионов
От равнодушия судьбы…
«Что я сделал неправильно? – думал Змеиный Царь, медленно поднося чашу к губам. Не из страха. Нет. Он медлил, пытаясь понять и зная, что понять не успеет. – Что? Лучше бы она плакала. Страдания понятны. Естественны. Страдания в основе – это обычно. Раствор замешивают на крови и слезах. Но ее лицо… ее счастливое лицо!.. Что я сделал неправильно?!»
Яд в чаше отливал золотом.
Словно чья-то душа.
– Папа!
Чаша дрогнула. Золотая капля, уже добравшись до края, сорвалась. Драгоценностью упала в траву. Едва не рухнув с обрыва, Бурзой пошатнулся. На миг показалось: море, небо, скалы, песок – все стало плоским и слегка мятым, будто холст. На котором опытная ткачиха только собирается выткать города и башни, лица и тела, время и пространство. Орнамент судьбы. Холст ждал, а игла медлила.
– …да папа же!..
Он обернулся. Даже не заметив, что чаша выскользнула из пальцев. Море, смеясь, приняло ядовитый дар: гайо-марэтан, «Смертная жизнь», и соленая купель, безразличная к любой отраве, кроме времени. А врач, лазутчик, переводчик, Змеиный Царь, основатель Гильдии, у которой нет будущего, – все они, слившись в одном, как языки человеков сливаются в праязыке, смотрели вниз. На тропинку, по которой бежала девочка.
И вечер стелил под ноги звездные облака.
– Папа! Кукла!
Дрогнул Столп Вавилонский. Умылся в крови заката.
– Смотри!
Чувствуя, что сходит с ума, Бурзой присел на корточки. Девочка с разбега налетела на отца, едва не опрокинув. Перед самым лицом возникла кукла: золотая статуэтка, изображавшая юношу в странной одежде. Юноша слегка напоминал кузнечика: сухой, угловатый. Бурзой смотрел, не моргая, и рой мошкары клубился под веками.
Обломки.
Осколки.
Слезы.
– Это дядя! Он едет на лошадке!
Девочка подхватила с земли продолговатый камешек. Примостила юношу сверху.
– Он едет! Скок-скок!.. вот: годик, два, три…
– Так не ездят, – сказал Бурзой. – Дороги не меряют годами.
– Какой ты глупый, папа! Ты просто ничего не понимаешь. А мой дядя едет так. Годик, десять… сто… вон башенки… город…
И Бурзой увидел. Год, два. Десять. Сто.
Восемь раз по сто.
Город. Башни.
Пылит дорога под копытами: год, два…
– Дядя едет! Дядя едет! Папа, а когда поедем мы? Домой?!
– Завтра, – ответил Змеиный Царь. – С утра. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась последняя дочь. – Я очень устала, папа. Звезды такие колючие…
II
– Разве можем мы так легко допустить, чтобы дети слушали и воспринимали душой какие попало мифы, выдуманные кем попало и большей частью противоречащие тем мнениям, которые, как мы считаем, должны быть у них, когда они повзрослеют?
– Мы этого ни в коем случае не допустим.
– Прежде всего нам, вероятно, надо смотреть за творцами мифов: если их произведение хорошо, мы допустим его, если же нет – отвергнем…
Платон. «Государство»
…пылит дорога под копытами коней.
Отряд въезжает в город.
Здравствуй, Хенинг. Герцог возвращается из похода во главе изрядно поредевшего воинства. Едва ли половина рыцарей уцелела. Но – победа. Границы остались нерушимы, а маркграфу Майнцскому пришлось выплатить изрядную контрибуцию и подписать мирный договор на едва ли не вассальных условиях. Торжествующее солнце встречает государя. Радостно сияет начищенное до блеска зерцало доспеха. Зайчики опасливо скользят по рукояти фамильного меча, по тяжкому яблоку навершия. Дедовский клинок не подвел и на этот раз. Сейчас – на площадь. Дать толпе захлебнуться волной ликования. Сегодня у людей праздник. Пусть все будет, как заведено. А потом – в замок? к законной супруге?! Нет. Сперва к ней. К той, что ждет в доме на окраине, к той, которая однажды и навсегда властно вошла в его жизнь. Похитив сердце, забрав душу. Он не жалеет о случившемся. Никогда не жалел.
Никогда не пожалеет.
Витольд Бастард, XX герцог Хенингский, позволил себе улыбнуться краешком рта.
Чернь удивляется. Двор пожимает плечами. Сплетничая втихомолку. Кругом столько юных красавиц, готовых согреть ложе государя. Они и согревают: временами. Супруга не ревнует – эти мимолетные фаворитки не больше, чем бабочки-однодневки. Утеха плоти. Как не ревнует супруга и к пожилой женщине из дома на окраине. К толстой, некрасивой горожанке, которую народ вполголоса именует Хенингской Пророчицей. Разве можно ревновать к ней? Разве это не смешно?!
Витольд Бастард знает: не смешно.
А законная супруга иногда ночами плачет в подушку.
Они все не могут понять. Не смогут. Никогда. Потому что есть только один человек на свете, только одни руки, способные баюкать душу сурового герцога, как дитя баюкает заветную куклу. Правда, Матильда? Мы ведь оба знаем: пока ты жива, я бессмертен. Еще лучше это знают враги, когда в страхе бегут от «Хенингца-Саранчи», когда древний меч пляшет в руке, а смерть обходит воина стороной, стыдливо пряча косу за спину. Я бессмертен и неуязвим, потому что моя душа – в твоих руках. Однажды ты умрешь, Тильда. Думаю, скоро. Тогда умру и я. Тело мое еще поживет, еще отмерит пригоршню лет, но я никогда не назову эти годы – жизнью. Так, существованье. Ты подожди меня там, ладно? Не заходи в ворота рая, мимо строгого привратника с ключами. Подожди. Посиди на обочине, поскучай. Рядом с душой Витки из Запруд, в ожидании Витольда Бастарда.
Улыбка долго не гаснет на каменном лице государя.
Цветок на скале.
Булыжник площади Трех Гульденов притворяется колокольней. Звенит от цокота подков. В ответ плывет над городом звон настоящих колоколов. У ратуши стоит крытый возок: это приехал отец Августин, приор цистерцианской обители. Попечитель городской богадельни, открытой его стараниями вместо приюта Всех Мучеников, сгоревшего пять лет назад от удара молнии. Хенингцы полагают приора святым. Ожидают его посмертной канонизации. Вряд ли. Ватикан ревнив. Сам отец Августин только смеется, слушая подобные разговоры.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
