Он успел вбежать в уже закрывающиеся двери поезда и плюхнулся на сиденье. Народу в вагоне было мало. Напротив Андрея Ивановича мирно дремал пьяный, как видно, совершавший за вечер уже не одну поездку по этой ветке метро из конца в конец. По какой-то причине милиционеры, осматривавшие вагоны после конечной остановки, то ли не заметили его, то ли пощадили его сон… Ничего интересного в этом пассажире не было. Гораздо большее внимание Мирошкина привлекли две странного вида девицы, сидешие от пьяного на другом конце сиденья. Андрей Иванович почему-то решил, что они студентки, как и он побывавшие сегодня в Институте права и экономики. Одна из них, с короткой стрижкой под мальчика, была, как ему показалось, то ли постарше, то ли поопытнее. Она не только острижена, но и одета-то была как мужик. Другая, чуть более женственная, почти подросток, с кудельками светлых волос, но также одетая мальчиком, прижималась плечом к своей мужеподобной подруге и млела от счастья. «Как парень с девушкой, — решил Андрей Иванович и тут же сообразил. — Да ведь это…» Как бы в подтверждение его слов девка-«мужик» извлекла из рюкзака бутерброд с колбасой и с трогательной заботой передала его своей соседке. И вроде бы ничего такого в этом жесте не было, но у Андрея Ивановича исчезли последние сомнения. Лесбиянки! Мирошкин начал разглядывать их с каким-то враждебным любопытством. Он впервые видел такого сорта женщин. Нет, конечно, в эротических фильмах, которые учитель регулярно смотрел по телевизору вечерами в компании жены, обязательно присутствовал сюжет про двух пышногрудых красоток, которые, постанывая, вылизывали друг другу интимные части тела, но ему было ясно — эти силиконовые куклы лишь имитируют страсть, вызывая у зрителя вполне определенную реакцию. А эти в метро были настоящими! Мирошкину показалось, что во внешности обеих была какая-то ущербность, некий скрытый изъян. Возможно, странность их отношений наложила на их облик такой отпечаток. Девочки — не девочки, мальчики — не мальчики. Почувствовав к себе его интерес, девушки, как бы демонстрируя Мирошкину готовность отстоять свое трудное однополое счастье, взялись за руки. Андрей Иванович отвел глаза. В конце концов это их личное дело.
Вагон остановился на очередной станции, и в него вошли два парня, один из которых был одет в расстегнутое длиннополое пальто. Оглядевшись, они подступили к пьяному. «Расстегнутый» встал перед ним, загородив спящего своим пальто от окружающих. Второй сел рядом и не стесняясь того, что его действия не остаются незамеченными со стороны других пассажиров, залез к пьяному в карман. Лесбиянки возмущенно переглянулись, а потом обратили свой взор на Мирошкина, ожидая от него какой-то реакции — мужик все-таки. Однако Андрей Иванович, еще за минуту до того буравивший их взглядом, теперь сидел с закрытыми глазами. Казалось, мужчина моментально погрузился в глубокий сон. «Вот после такого сумасшедшего дня мне еще на это приключение нарваться не хватает, — думал он. — Ну их к черту! Пусть обчистят этого дурака. В следующий раз не будет так нажираться. И так нынче — то школьники, то студенты, учителя, Куприянов, Вязинина, Ланин… Хватит с меня человечества на сегодня. Разбирайтесь без меня». Девицы тоже не стали вмешиваться.
Когда через пару остановок Андрей Иванович открыл глаза, парней в вагоне не было, пьяный, лишившийся содержимого карманов, по-прежнему спал, а лесбиянки дожевывали по второму бутерброду. В вагон влетело несколько пьяных молодых людей со спартаковскими шарфиками, что-то возбужденно кричавших о чемпионстве своей любимой команды. «Все-таки сколько идиотов вокруг, — оценил их воодушевление Андрей Иванович. — Напялить этот китч на шею, орать и считать себя крутыми. Опять никакой индивидуальности. И одни пьяные, куда ни глянь». Людей возбужденных спиртным, и правда становилось все больше и больше по мере того, как поезд двигался в направлении центра, вбирая в себя новые и новые массы трудящихся, стремящихся попасть домой после окончания трудового дня. На станции, где можно было осуществить переход на кольцевую линию, большую часть ехавшей в вагоне человеческой массы выплюнуло наружу — люди намеревались рассесться по веткам, выйдя на финишную прямую — к дому. Мирошкин выбрался из вагона следом за лесбиянками. Степенно продвигаясь в людском потоке к переходу на кольцо, он имел возможность еще раз оценить внешние данные державшихся за руки девушек: «Нет, незавидные — ноги короткие, вообще какие-то нескладные, может, и к лучшему, что они обрели друг друга, а то вообще ничего в жизни не светило. А так — у них любовь. Опять любовь и извращение… А почему опять? У кого еще отклонение от нормы? Ах да! Ланин и его Галя. Какой ей интерес возиться с инвалидом? Нет, понятно, она одинокая и немолодая, гегемон, а он — кандидат наук, полковник в отставке… Но все-таки… Все-таки! А может быть, у нее еще какой-то интерес? Квартира, например. Она свою площадь оставила дочке и переехала жить к Виталь Санычу. Решила жилищный вопрос — все равно в личной жизни ничего не светило. Что же, значит, и тут все из-за квартиры? Как и у меня…» Последняя мысль вызвала неприятные воспоминания, но избавиться от них уже было нельзя. Оставалось — вспоминать.
* * *
Отношения с Завьяловой с самого начала развивались стремительно, хотя Андрея менее всего можно было обвинить в желании стимулировать их развитие. Более того, даже в день первого свидания Мирошкина охватили сомнения, а затем в душу закралась такая смертная тоска, что он всерьез собирался позвонить Ирине и, сказавшись больным, отменить встречу. Причиной был потрясающий сон, который приснился Андрею накануне. Он увидел себя на дискотеке, которую проводили в актовом зале школы № 12… однако танцевали там не школьники, а студенты. То был вечер дружбы педагогического университета и загадочного военного института, в котором обучалась Костюк. Во сне Андрей встретился со своей златокудрой красоткой, они бросились навстречу друг другу, танцевали и при всех целовались. Затем в своей грезе Мирошкин фигурировал уже на положении мужа Насти, она родила ему ребенка, тот заболел, но его вылечили. Мирошкину было очень хорошо, как-то необычайно радостно. И тем безрадостнее показались ему пробуждение и понимание, что сегодня предстоит свидание с другой девушкой. А все-таки Андрей ничего не отменил! Посчитал неудобным. «Надо же быть человеком, — убеждал он себя, — нельзя второй раз ее бортануть… Нет, нет, надо идти. Посмотрим кино, провожу домой и все — прости-прощай, подруга».
Ирина была мила, а яркая вязаная шапка с большим помпоном придавала ей задорный и одновременно трогательный вид. Все шло по сценарию, намеченному Мирошкиным, вплоть до того момента, когда они вышли из Дома Ханжонкова и решили пройтись до Красной площади. Это был экспромт, и позднее молодой человек не мог вспомнить, кто из них предложил такую прогулку. Двигаясь по Тверской, им было о чем поговорить — учились вместе, и из Завьяловой можно было вытянуть массу любопытной информации о нравах факультета, о которых ей как лаборантке было известно гораздо больше, чем вчерашнему студенту, а ныне аспиранту Мирошкину. Андрей, в тот день менее чем когда бы то ни было, склонный придумывать новые ходы в отношениях с противоположным полом, планировал далее слегка поморозить Завьялову в Александровском саду и отправить восвояси. Но когда впереди замаячили знакомые садовые решетки, Ирина остановилась.
