— Если он заговорит, мы его, конечно, выслушаем, потому что устами этого безумца говорят сами небеса, но ведь я не колдун, чтобы задавать вопросы самому небу. — Салаидин лукаво улыбнулся. — Ведь в таком случае я бы не мог оспорить ответы.
Олимпия снова устремила на Шеридана растерянный взгляд, надеясь, что он вступит в разговор и поможет ей, но он молчал. С каждой минутой вся эта сцена все больше начинала походить на кошмарный сон. Олимпии вдруг захотелось смеяться. Но Салаидин ждал ответа, положив руку на эфес кривой сабли, а его смуглые воины стояли вокруг, словно стая хищных волков, окруживших свою жертву.
— Много людей погибло? — осторожно спросила Олимпия. Салаидин взмахнул рукой. Один из его воинов легко взбежал наверх по трапу, навел справки и быстро вернулся назад.
— Убито тридцать пять неверных, — сообщил он главарю. — И девять слуг Аллаха, из них восемь пади от руки Иль-Магнууна, — добавил он, бросив на Шеридана почтительный взгляд.
Олимпия глубоко вздохнула.
— А что стало с капитаном?
— Он жив. Ранен. Но не тяжело.
Олимпия закрыла глаза, стараясь успокоиться, а затем вновь взглянула на Салаидина. То, что она задумала, было довольно рискованно, но она не знала другого способа, как предотвратить дальнейшую расправу над людьми. Конечно, если пираты просто освободят корабль и отпустят всех оставшихся в живых членов экипажа, Френсис непременно захочет отомстить за все, и она не сможет помешать ему уничтожить дома невинных жителей города, как это и предсказывал Шеридан.
— Кто-нибудь еще знает, что ты говоришь по-английски? — спросила Олимпия.
Салаидин задумался.
— Нет, думаю, что никто.
— Мы намеревались застать здесь несколько других британских военных кораблей. Ты знаешь, они заходили сюда?
Лицо главаря омрачилось.
— Да. Но, к сожалению, я в то время отлучился из города по делам. Они требовали воды, но у жителей ее нет в достаточном количестве, и поэтому корабли, должно быть, отправились в Моха за водой. — Салаидин махнул рукой. — Здешний султан — настоящий простофиля. Он мог бы привезти воду из Моха и выгодно продать ее англичанам, но вместо этого он ведет себя, как пугливая лань, и при появлении англичан отдает им даром все, что мы имеем. Ха! Мне следовало бы самому быть султаном, но при мысли об этом меня охватывает смертная скука.
Олимпия закусила губу, ее душил истерический смех. Ей было смешно видеть перед собой этого пирата в экзотическом халате, с кривой саблей, украшенной драгоценными камнями, и слышать, что он не хочет быть султаном, поскольку это для него скука смертная.
— Когда мы сдерем с него шкуру и повесим его на воротах, нам не надо будет больше раболепствовать перед неверными, — добавил Салаидин. — У него, правда, есть колдун, который покровительствует ему, но я не боюсь мелких ничтожных демонов. Тем более что теперь я получил знак свыше — ко мне явился Иль-Магнуун. Это доказательство моей силы, мне стоит лишь шепнуть одно слово, и султан побежит от меня, словно пугливый ягненок. — Пират взглянул на Олимпию. — Но мы должны умиротворить этих англичан, иначе они разнесут весь город, и жители перестанут уважать меня.
Олимпия пристально смотрела на главаря, решая в уме непростую задачу. Она не стала оспаривать его слова, представлявшие собой жуткую смесь суеверий п мыслей Макиавелли, а только сказала:
— Тебе надо убедить капитана Фицхью в том, что произошла ошибка.
Салаидин кивнул.
— Скажи мне конкретно, что я должен сделать.
— Ну хорошо… Думаю, тебе следует притвориться испуганным и сказать, что вас предупредили о заходе в порт французского военного корабля под чужим флагом, который-де намеревался захватить город… а вы будто бы просто оборонялись…
— Кроме того, я вручу им богатые дары, — загорелся Салаидин, — мы пригласим их на берег и поведем офицеров во дворец. Мы будем унижаться перед ними и молить о прощении. Мы скажем, будто бы намеревались изгнать французов, а англичане, напротив, являются для нас всегда дорогими гостями, и да благословит Аллах час их прибытия к нашим берегам! — Араб покачал головой. — Жаль, что они не смогут в качестве дара от меня принять рабов. У меня есть великолепные белые невольники, датчане с брига, захваченного у берегов Занзибара, я бы ими, пожалуй, пожертвовал для такого случая!
— Ни в коем случае не предлагай им рабов, — строго предупредила его Олимпия.
— Не буду. Я же все прекрасно понимаю. Их совершенно не интересуют рабы. — Он хитро улыбнулся ей. — Вот султан Махмуд, воображающий, что правит всей землей, — совсем другое дело. Он будет доволен, получив тебя, моя белая голубка.
Глава 23
Олимпию продали за пятнадцать тысяч золотых пиастров. Она узнала об этом от Шеридана, который обошелся турецкому паше вдвое дороже. Салаидин оказался не только пиратом, но и хитрым дельцом, умеющим хорошо сбыть свой товар. Он не стал продавать Олимпию и Шеридана местным мятежным, нищим арабам, а перевез их на своих одномачтовых суденышках в Джидду, где их купил работорговец, занимавшийся сбытом невольниц. Он переправил их с торговым караваном в Басру к одному персу, который надеялся выручить за них хорошие деньги, уговорив помощника калифа отвезти Олимпию и Шеридана в Багдад к великому султану.
События последних недель казались Олимпии странными. Она пыталась осознать сам факт того, что является предметом купли-продажи, словно породистая кобыла. Однако все происходило не так, как она себе это представляла. Более того, все казалось ей нереальным на фоне экзотических пейзажей, в непривычной обстановке восточной роскоши и пестроты, посреди жаркой пустыни. Олимпию окружали люди, одетые в разноцветные халаты и говорившие па непонятном ей языке.
Хотя она и Шеридан были живым товаром, с ними обращались по-царски. Они останавливались в богатых домах, занимая комнаты, окна которых выходили в тенистые сады; их перевозили на быстроногих белых сирийских верблюдах под охраной вооруженных всадников — бедуинских воинов. За них платили крупные суммы кочевым племенам, контролировавшим караванные пути в пустыне и нещадно грабившим путешественников.
Однако никакая стража, никакие охранники в мире не могли защитить от самой пустыни. Днем стояла жуткая жара, и люди изнывали от зноя в шатрах, делая переходы только в ночное время, когда становилось страшно холодно. Олимпия постоянно испытывала жажду, но даже вода, которую она пила, пахла верблюжьей шерстью.
Их пища состояла из риса, заправленного прогорклым маслом, и верблюжьего мяса, обжаренного в жире. Готовили служанки, абиссинские девушки с вечно грязными руками.
Шатер Олимпии был ярко-зеленого цвета с позолоченным полумесяцем на шпиле. В дороге она сидела на закрытых алых носилках с медными ручками, которые были укреплены на двух верблюдах. Носилки покачивались во время движения, будто палуба «Терьера».
Олимпия как-то пожаловалась Шеридану на неудобства. Его приводили к ней в шатер каждое утро, когда караван останавливался на отдых после ночного перехода. Охранники Шеридана, бдительно следившие за ним, доводили его до входа в шатер Олимпии и здесь, низко кланяясь, уходили к себе. Шеридан стал за это время очень неразговорчивым, но он заметил как-то, что чувствует себя неплохо в роли сумасшедшего, к словам которого прислушиваются, словно к оракулу. Олимпия и сама ощущала, как растет суеверный ужас окружающих и с каким благоговением они относятся к Шеридану. Точно так же, как обычно рождаются слухи в какой-нибудь английской деревне, слава Шеридана, отважного воина и пророка, становилась все более громкой среди арабов, слух о нем передавался из уст в уста, обрастая новыми подробностями.
