Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
— Анфортас был не кем иным, как королем Карлом Лысым, внуком Шарлеманя, — убежденно говорил один из присутствующих. — Это вполне историческая личность, как и сам Парсифаль.
— Кто же такой Парсифаль, по-вашему?
— Нет никаких сомнений, что это Луитворд Верцельский, канцлер при дворе франков.
— Может быть, и колдунья Кундрия, у которой, по описанию самого Кретьена, были крысиные глазки, ослиные уши, козлиная бородка и горбатая спина, тоже историческая личность? — язвительно заметил кто-то.
— Конечно. Это Рисильда Злая. Она отмечена в летописях империи Каролингов, — последовал незамедлительный ответ.
Спор разгорался.
— Вы не знаете, где здесь можно перекусить? — шепотом спросил Вадим у скучавшего возле окна молодого человека.
…Прогулка действительно оказалась обычной прогулкой. Не было никаких таинств, ритуалов и факелов.
Конфратам, донатам и фамиларам (вероятно, к последним отнесли и Нижегородского) выдали такие же шерстяные сутаны, в какие облачились храмовники, но серые и без крестов. Капюшоны были откинуты на спину, и большинство шло с непокрытыми головами. Только мастера, каноники и приор отличались от остальных беретами, причем берет Ланца на этот раз имел винно-красный цвет. Шествие замыкали слуги (или сержанты) — молодые люди, готовящиеся к вступлению в орден, но не достигшие двадцатичетырехлетнего возраста. Вместо белых сутан на них были черные плащи с красными крестами на груди и спине, напоминавшие накидки французских мушкетеров, но спускавшиеся ниже колен. Каждый был перепоясан тонким поясным ремнем с прицепленной на боку шпагой и при этом что-нибудь нес в руках.
Это была ночь полнолуния. Процессия медленно шла сначала по проселочной дороге, затем по заросшей травой широкой тропе. Многие тихо переговаривались, а шедший впереди фон Либенфельс являл собой образ окруженного учениками Иисуса.
Они спустились в лощину, поднялись на холм, склон которого был густо усажен виноградными кустами, прошли сквозь рощицу невысоких фруктовых деревьев и очутились на аккуратной поляне, окруженной зарослями шиповника и повилики. В центре поляны были вкопаны скамеечки. Слуги установили легкие складные стульчики с парусиновыми сиденьями для мастеров и каноников и кресло с подлокотниками для приора. Фра и фамилары расселись на скамеечках, а слуги в черном, широко расставив ноги и заложив руки за спину, остались стоять позади.
Разговор шел в основном о природе, о ее вечном совершенстве. Приор говорил, что для создания новых пресвитерий и прецепторий ордена необходимо выбирать самые красивые и романтичные уголки Европы. Многие делились своими впечатлениями о местах, в которых им довелось побывать. Зашла речь о поместьях и замках, об отличиях французской замковой архитектуры от германской и английской от континентальной…
Нижегородский надел очки и принялся рассматривать черневший в полутора километрах силуэт Верфенштайна. Он установил стократное увеличение, включил режим ночного видения с цветовой корректировкой и активизировал программу антишейка. Теперь стены замка виделись ему с расстояния не более пятнадцати метров, правда, такое сжатие пространства почти полностью съело перспективу. В пятнадцати метрах от него были стены и ближнего корпуса, и стоявшей в тридцати метрах дальше главной башни. Лишившись глубины, изображение сделалось совершенно плоским.
Увидав под самым карнизом освещенное окно, Вадим задержался на нем. Когда он уже собирался перевести взгляд правее, из глубины комнаты к окну кто-то подошел. Это был пожилой человек в накинутом на мятую пижаму домашнем халате. Нижегородский довел увеличение до пятисот и встретился взглядом с… Копытько. Секунду они смотрели друг на друга, потом Яков Борисович поплотнее прикрыл фрамугу, зевнул и задернул шторы.
В стремлении поскорей избавиться от наваждения Вадим сорвал с себя очки. Он зажмурился, затем помассировал кулаками глаза и обалдело огляделся крутом. Какой-то каноник рассказывал о лиловых скалах, сосновом аромате и лазуритовых водах озера Балатон. В голове Нижегородского что-то хлюпало, словно по его раздавленным мозгам топали пудовыми сапогами — еврей Копытько в самом антисемитском гнезде Австрии! Рушилась стройная система мира, такая понятная и устоявшаяся тысячелетиями. Нет, кто-то определенно сошел с ума.
Вадим еще раз крепко зажмурился и осторожно надел очки на нос.
«Эй! Ты там в порядке? — вспыхнула надпись. — Ну, пошутил, пошутил. Это юмор такой, прости. Ты очки не сломал? Все, я отправляюсь спать. Будь паинькой. Конец связи».
Послышался глухой далекий рокот. Фон Либенфельс оказался прав — с юга шла гроза. Первая весенняя гроза 1914 года.
Утром заночевавшие в замке гости усаживались в автобус.
— Что вы решили насчет экспедиции? — спросил Вадима фон Либенфельс. — Согласны?.. Тогда в конце октября я извещу вас телеграммой.
Прощаясь с приором, Нижегородский неожиданно для самого себя спросил его о Гитлере.
— Однажды к вам в Вене приезжал один мой знакомый художник. Вы, верно, не помните, это было лет пять или шесть назад. Его зовут Гитлер…
— Гитлер? Как же, я подарил ему несколько моих журналов и дал две кроны на обратную дорогу.
— Какого вы о нем мнения?
Ланц задумался.
— Что вам сказать… Восторженный молодой человек, умеет слушать. Из него мог бы получиться неплохой исполнитель.
— А лидер?
— Нет, ну что вы. Для этого он слишком нервозен, да и внешность… Нет. Такие как раз предпочитают подчиняться.
— Совершенно верно. Еще раз спасибо и до встречи.
Когда Вадим отпирал дверь своего гостиничного номера, в коридор вышла Вини. Он с удивлением посмотрел на нее.
— Вы не уехали?
Она молча покачала головой и, выжидательно глядя на Нижегородского, прислонилась плечом к стене.
— А я грешным делом подумал, что, выполнив поручение преподобного, вы того… тю-тю.
— Вы на меня сердитесь, Вацлав?
— Отнюдь. За что? Вы познакомили меня с прекрасным человеком, за что же сердиться? Да и преподобный не велел.
«Мне, как и Ланцу, впору самому начать коллекционировать одиозных типов. Гитлер и Либенфельс — парочка что надо! Не разыскать ли в придачу к ним и Владимира Ильича… А что, это мысль! Интересно, как материалист Ленин отнесся бы к плавающей над столом голове Маркса, которая стала бы плаксивым тоном умолять его не делать глупостей, а заняться лучше написанием сказок для детей. „Эти скоты, Володька, еще не созрели для мировой революции, плюнь ты на них…“».
— Нет, вы все-таки сердитесь.
Ему стало смешно.
— Вы завтракали, мадам? Тогда ждите меня внизу, я только переоденусь. Заодно решим, на чем будем добираться до фатерланда, ведь железной дороги, как мне только что сказали, здесь нет.
По возвращении Нижегородский первым делом выслушал от компаньона получасовую нотацию. Разложив на столе газеты с заметками о шахматном поединке и фотографиями, Каратаев укорял соотечественника в нескромности.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
