Линк поражен прекрасной координацией своего сына и тем, как тот замечательно общается, хотя и коверкает слова. Он даже умиляется его воплям, которые Дилан издает всякий раз, когда не получает желаемого, и от которых чуть не лопаются микрофоны. Для Линка это явно приятная неожиданность. И он ведет себя как образцовый папаша в рекламном ролике. Но Джекки не упускает случая воспользоваться этим в своих интересах и заявляет, что он удивлялся бы меньше, если бы больше проводил времени дома и почаще занимался со своим единственным сыном. А также больше бы обращал внимания на свою жену. Это классические обвинения женщин. Возможно, в этом есть доля истины. Но лично я не знаю, сколько времени мужчина должен проводить дома. Неужели, если Мэгги забеременеет и у нас родится ребенок, с нами будет то самое?
Но потом они мирятся, и все снова идет хорошо. Конечно, без особой страсти, но и не так, словно они завтра собираются разводиться.
За обедом Линк говорит Джекки, что он очень рад тому, что они пытаются восстановить отношения, и благодарит ее за это.
— Я люблю своего сына, — говорит он. — И я люблю тебя. Мы запутались. Прости меня. Я знаю, что тоже в виноват в этом. Но мы еще можем вернуться назад и снова полюбить друг друга. Я чувствую это.
— Хорошо, что ты это сказал, — отвечает Джекки. — Для меня это тоже очень важно.
Затем наступает тишина. И до меня доносятся какие-то еле различимые звуки. Я не могу догадаться, чем они занимаются, а потом понимаю, что они курят какой-то наркотик. Джекки начинает хихикать. Линк издает самодовольный смешок. Они выходят из комнаты, и я перехватываю их уже в спальне. Джекки уговаривает его сделать еще одну затяжку.
— Это будет нечто совершенно особенное. Ты улетишь. Никто тебя не знает, Джон Линкольн, так, как знаю тебя я, — чуть позднее добавляет она, — и никто не сможет заниматься с тобой любовью так, как это смогу я. — У меня нет видео, я могу ориентироваться только по звукам, но думаю, она привязывает его и начинает растирать его тело ароматическими маслами. Потом она заявляет, что намерена заниматься этим долго, и я отдаю наушники Мэгги, а сам спускаюсь вниз и завариваю свежий кофе. Потом разливаю его по чашкам и, прихватив бренди, снова поднимаюсь наверх.
— Как странно слушать других, как прослушивали нас, — замечает Мэгги.
— Правда?
— Мы допустили несколько ошибок.
— Да?
— Мы все время помнили о микрофонах. Все гораздо… сумбурнее. И скучнее. Думаю, наши записи были гораздо интереснее. Наверное, подпольный рынок ими уже завален.
— Тебя это волнует?
— Может, и волновало бы, если бы эти записи были настоящими.
— Действительно не волнует?
— Это моя профессия. Я демонстрирую разные части своего тела. Я изображаю оргазмы и воспроизвожу соответствующие звуки. Фокус заключается в том…
— В чем?
— Не знаю. В разное время я делала разные вещи. Я всегда хотела сыграть сцену, которую делает Джейн Фонда в «Клюте». Она смотрит на часы через плечо парня, которого обнимает.
— Почему? В этом и заключается правда?
— А если бы заключалась, тебе бы это не понравилось?
— Нет.
Джекки занимается тем, о чем мечтают посетители хорошего борделя в Бангкоке, — фокус с бусами и всем остальным. И Бигл кончает, издавая крики. Довольно впечатляюще. Потом надолго наступает тишина. Он летит в космосе, а когда возвращается, сообщает о том, как это была потрясающе.
— Что это? — спрашивает он через некоторое время.
— Получите и распишитесь, Джон Линкольн Бита, — отвечает Джекки. Классическая фраза при вручении повестки в суд. И мы догадываемся, что именно это она и делает. Жаль, что мы не можем увидеть этой смехотворной сцены.
— А?
Мэгги трясется от смеха. Ей далее не надо повторять «Я ведь тебе говорила».
— Я развожусь с тобой.
— Что?
— Мне что, произнести по слогам?
— Почему? Я думал… Дилан… Ты же только что…
— Я хотела, чтобы ты знал, чего ты лишаешься.
— Джекки…
— Пошел к черту, Джон Линкольн…
— Что я сделал не так?
— Ах, что ты сделал не так? Где, черт побери, ты был последние полгода? А?
— Я работал.
— Над чем ты работал?
— Над фильмом.
— Каким таким фильмом?
— Ты знаешь, что я не могу тебе это сказать.
— А тогда я не могу быть твоей женой, и ты больше никогда не увидишь сына.
— Может быть, мы поговорим об этом утром?
— Утром можешь поговорить сам с собой. Я уезжаю. Вместе с твоим сыном. А если ты попробуешь остановить нас, тебя арестуют за угрозу действием.
— Ну послушай, я не собираюсь тебя насиловать.
— До свидания.
— Подожди.
— Что?
— Что мне надо сделать, чтобы ты успокоилась?
— Я не знаю, над чем ты там работаешь, но неужели там нет для меня роли?
— Нет, но…
— Ну естественно…
— Джекки…
— Все нормально. Можешь не включать меня в свою таинственную картину. Только скажи мне — ты когда-нибудь думал о ком-нибудь, кроме себя? Тебе когда-нибудь приходило в голову позвонить своему другу Хартману и напомнить ему, что рука руку моет? И если ты можешь приглашать в свои фильмы других сук, то мужья и отцы этих сук вполне могут заняться подыскиванием ролей для меня.
— Я сейчас работаю над…
— Пошел ты к черту!
— Если бы ты поняла…
— Просто запомни — для того чтобы встречаться с сыном…
— …Что я сейчас делаю…
— …Тебе придется быть очень, очень хорошим…
— …Я занимаюсь режиссурой действительности…
— …И очень щедрым.
— …Реальной жизни.
— Реальной жизни. Потрясающе! — откликается Джекки.
— Так и есть. Я буду снимать войну. Настоящую войну.
— Такую же настоящую, как и наш развод.
Бигл снимает трубку телефона и набирает номер.
— Я тебе докажу.
— Алло?
— Китти, — говорит Бигл.
— Ты знаешь, который сейчас час?
— И хочу тебе напомнить… — продолжает Джекки.
— Нет, не знаю, — отвечает Бигл. — Тебе придется съездить в офис.
— Сейчас?
— Да, сейчас, — отвечает Бигл.
— …Что ты потеряешь.
— Но сейчас уже начало двенадцатого. Одиннадцать одиннадцать.
