Жеан улыбнулся, встал, вытащил сумку с ручками и протянул мне. Внутри оказался ящик, запертый на защелку, которая легко открылась. Я вытащил из ящика тетрадь, обернутую темно-бордовой бумагой, и не успел понять, что это такое, как Жеан поспешил объяснить:
— Николас приготовил для тебя факсимильное издание «Книги еврея Авраама» со множеством пометок, выполненных его рукой. Никаких секретов, здесь есть все. Материалы и инструменты дожидаются тебя в лаборатории в Кинта-да-Регалейре. Там у тебя будет постель, еда и лаборатория. В садах по соседству ты найдешь нужные тебе природные компоненты, а все прочее, необходимое для работы, лежит в подвалах. Когда прибудешь на место, назовись собственным именем. Но потом ты ни с кем не должен общаться. Не спускайся в Бадагас, не заходи в синтрийские леса, сделайся невидимым для псевдоалхимиков, не открывай свой дом ни Рикардо Лансе, ни Адриао. Не заходи к своему другу Луишу Филипе Сарменту, это ты успеешь сделать после. Ты должен провести время в Синтре уединенно и плодотворно. Когда же процесс успешно завершится, пошли радостную весть своему другу Фернандо, только ему и следует доверять. Никаких звонков Виолете, забудь обо мне и о Николасе. Когда все закончится, возвращайся в Кордову, в этот дом. Располагайся здесь, устраивай лабораторию на верхнем этаже и жди приезда Виолеты.
— А что будет после? — с любопытством спросил я.
— С того момента ты посвятишь себя Великому деланию, примешься помогать бедным и исцелять недужных, не забывая при этом об осторожности.
— И сколько мне тут жить?
— Да сколько угодно; столько, сколько жизни отмерит тебе Господь. А потом ты сможешь стать Мастером Мудрости.
— Кем?
— Мастера Мудрости не живут среди нас, но некоторое время пребывают в нашем мире, исполняя конкретные поручения, помогая отдельным людям, нуждающимся в защите. Насколько я знаю, более полной формы бессмертия не существует. Но и для тебя наступит миг, когда ты станешь бессмертен духом, а чтобы обрести бессмертие плоти, тебе придется сделаться святым или кем-нибудь в этом роде. Так далеко я не заглядываю. Моисей, Дева Мария, сам Иисус — они были по-настоящему бессмертны. Когда достигаешь святости или божественности, приходит и абсолютное бессмертие, однако это слишком сложно и такой задачи перед тобой пока не стоит. А некоторым людям удалось изобрести иной вид бессмертия.
— Как, есть и иной вид?
— Конечно — виртуальное бессмертие.
— Такое меня не интересует.
— Полно, полно, не стоит недооценивать то, чего не знаешь. Бывают и более удивительные вещи.
— Но почему мы не стремимся к бессмертию плоти?
— К бессмертию плоти стремятся лишь атеисты, ведь они полагают, что плоть — единственное их достояние. Ты ведь веруешь в Бога?
— Думаю, да.
— Если ты даже не веришь в определенного бога или отправляешь иные религиозные культы, все равно: верить в Бога означает говорить с кем-то внутри себя, признавать, что у тебя есть душа и что ты можешь продлить свое существование до бесконечности.
— Да, в это я верю. Верю в себя самого.
— Значит, ты веруешь в Бога. И будешь бессмертным, пока того хочет Бог.
Я покинул дом, унося книгу в сумке, удовлетворенный и задумчивый. На прощание Жеан обнял меня, пожелал большой удачи в Синтре и успокоил обещанием, что все пройдет отлично.
— Еще один вопрос, Жеан: почему Николас Фламель выбрал именно меня?
— Потому что ты человек добрый, чувствующий, разумный. Из тебя может получиться мудрец. Но в первую очередь тебя выбрали потому, что ты веришь в любовь. А еще потому, что через определенные промежутки времени мы должны выводить на путь алхимии новичков, чтобы эта божья наука продолжала жить в грядущих столетиях.
— Спасибо, Жеан. Обними Николаса от меня и скажи, что по возвращении, когда я стану достоин его дружбы, я надеюсь на личную встречу.
— Так и передам, не беспокойся. Ты уже достоин его дружбы и доверия.
Мандевилль снова обнял меня, и я спустился по лестнице, унося с собой тайные формулы. Я уже ощущал бессмертие в своей крови, в своем теле, в своей душе. И был счастлив.
Возле двери меня поджидал мажордом с насмешливой, скабрезной улыбочкой на лице.
— Вот видишь, Рамон, я тоже использовал свой шанс и остался здесь навсегда, хотя по прошествии лет убедился, что ничего привлекательного в этом нет. Я давно уже перестал принимать эликсир. А раньше долго жил в возрасте сорока лет. Если б хотя бы двадцати! Но теперь мне хочется скинуть с себя это гнилье, эти лохмотья мерзопакостного старика. Я уверен, что без своего тела стану бессмертным. Кстати сказать, в июне, когда вернешься, этот дом станет твоим. От моей сестры, проживающей здесь, тебе будет толк: она сделается твоей экономкой. Не заставляй ее слишком много трудиться, она создание хрупкое, найми ей в помощницы доминиканку. На следующей неделе приезжают каменщики; мы заменим пол, стены, и, вернувшись, ты не заметишь никакой старой рухляди, никакого запаха нафталина. Мы с тобой больше не встретимся. Я собираюсь умереть весной (еще не решил, какой именно) — в общем, до наступления какого-нибудь лета.[108]Будь счастлив и береги любовь, ведь это единственное, что может сделать тебя бессмертным и молодым. Как только лишишься любви — захочешь умереть, как хочу я, или же постареешь. Такова жизнь. Как погляжу, парень, ты решил здорово нагреть пенсионные фонды! В рубашке родился!
Не прерывая монолога, мажордом протянул мне руку — я как будто прикоснулся к перчатке и почувствовал, что прощаюсь с мертвецом. Хлопнув калиткой во дворе, безумно довольный, я припустил домой бегом, как мальчишка, чтобы встретиться с Виолетой.
XXXV
Виолеты в доме не оказалось, она исчезла без следа.
Я проверил комнаты, позвонил ей на мобильный — безрезультатно. Я решил, что она вышла прогуляться, уселся на диван и стал ждать. Потом, слегка встревожившись, принялся укладывать чемодан — огромный, самый большой из всех, что нашлись в моем доме. Меня не будет несколько месяцев.
«Впрочем, — подумал я, — обширный гардероб мне не понадобится, ведь я проведу все это время затворником».
Я тотчас подумал о грядущем воздержании, но слегка успокоился при мысли о том, что это цена за бессмертие на долгом пути к святости, к божественности.
«Дело того стоит», — сказал я себе.
И вспомнил глаза Виолеты, ее груди, ее обнаженные бедра. Я затосковал по ее ласковым губам, по сладкому вкусу ее поцелуев, по свежему аромату кожи. Мысль о расставании угнетала меня.
Я настежь распахнул платяной шкаф… И словно провалился в безмолвную пустоту: вся одежда Виолеты исчезла. Я проверил еще раз, раздвинув вешалки, — из ее вещей ничего не осталось. Да что такое стряслось?!
