я храню баночки с сердечками. Я всегда беру сердечки. Оставлять их гнить почему-то кажется неправильным.
Моя мораль — это мое личное дело. Не суди меня.
Ранее я подарил ей ее собственную баночку. Она спросила меня почему. Я сказал ей поставить ее на полку. В любое время, когда она захочет, она может вырвать мое сердце из груди и поместить его в свою баночку. В конце концов, мое сердце принадлежит ей.
До меня постепенно дошло, откуда взялись эти слова: из книги, которую я читала, когда мы с Уэстоном прилетели домой из нашей поездки.
Это был мрачный роман о серийном убийце, который впервые влюбился. Я упала в обморок, когда он сказал, что его сердце принадлежит ей.
Но как Уэстон узнал?
Теплое дыхание коснулось моего уха за мгновение до того, как он заговорил.
— Если и эти сумасшедшие получили счастливый конец, мы тоже должны.
Он отстранился и придвинулся ко мне, склонившись надо мной, чтобы оказаться лицом к лицу.
— Ты читал мою книгу?
Он кивнул.
— Я хочу знать все, что творится у тебя в голове. Это было мрачно, детка.
— Я не… — Он не мог быть милым и внимательным. Для этого было слишком поздно. Пускать в ход крупное оружие сейчас, когда мы закончили, было несправедливо на всех уровнях. — Я не думаю, что ты хочешь знать, что происходит у меня в голове прямо сейчас, Уэстон.
Убийство.
Смерть.
Убить.
Разбитое сердце.
— Я хочу. Каждой злой, избитой мысли — я хочу этого. Как я могу это исправить, если я не знаю, к каким частям стремиться?
— Ты не должен. Пожалуйста, уходи. Я не могу сделать это здесь.
Если бы он не остановился, я бы заплакала, а одного рыдания на работе было достаточно на целую вечность.
— Хорошо, — его пальцы коснулись моих волос. — Я люблю тебя, Элиза.
Я вздрогнула, но держала рот на замке.
Он постучал по крышке банки.
— В конце концов, мое сердце принадлежит тебе.
Затем он неторопливо удалился, как будто только что не подарил мне банку со своим сердцем. Как будто он не продолжал разрушать меня каждый божий день.
Я продержалась неделю. Еле-еле. Пятница наступила как ягненок, кроткий из-за явного отсутствия Уэстона за столом для совместной работы.
Конечно, была записка.
Говорят, Платон изобрел концепцию родственных душ.
Я сказал, что твои родители создали мою.
По какой-то причине — причине, на которой я бы не позволила себе зацикливаться — я не могла заставить себя разорвать эту записку. Я засунула ее в ящик стола. К сожалению, я не могла выкинуть ее из головы.
Родственная душа.
Он думал, что я его родственная душа.
Он знал, что я из тех девушек, которые читают любовные романы со счастливым концом и верят в такие вещи, как родственные души и «Долго и счастливо». Называть меня своей родственной душой было жестоко. Прямое попадание в толстую стену, окружающую мое сердце.
Майлз зашел, когда я была наиболее уязвима. Вместо того, чтобы взгромоздиться на мой стол, он придвинул стул и плюхнулся прямо рядом со мной.
— Как дела, Лизи?
— Твой брат меня мучает. Как ты?
Он тихо рассмеялся.
— Если это тебя хоть немного утешит, он всю неделю на стены лезет.
— Это меня не утешает. Я ничего из этого не хочу.
— Да, я понимаю, — он оперся локтем о мой стол. — Ты хочешь поговорить о чем-то другом?
Я отвернулась от монитора.
— Конечно. Что, если ты расскажешь мне, как у тебя дела? Твой дом уже готов к заселению?
— Мой дом — денежная яма. Я не знаю, зачем я его купил. На самом деле я не любитель вести домашнее хозяйство. Просто мне показалось, что так поступил бы порядочный взрослый человек.
— Так продай его.
Его бровь опустилась.
— Это даже не прозвучало осуждением.
— Этого не было. Очевидно, я не эксперт в сфере недвижимости, но я твердо верю в то, что нужно сокращать убытки, когда что-то не получается.
Он фыркнул.
— Это твой единственный недостаток характера.
— Что?
— Побег. Ты успокаиваешься, когда дела идут наперекосяк, вместо того, чтобы драться. Забавно, потому что раньше я думал, что ты храбрее всех, кого я знал. Теперь я понимаю, что ты так же напугана, как и все мы.
Я проглотила комок в горле. Майлз действительно умел целиться в мои самые нежные места, даже спустя столько лет. На этот раз я была почти уверена, что он даже не пытался причинить мне боль.
— Я никогда не говорила, что я храбрая, — о, великолепно. Даже мой голос предал меня, выйдя хриплым.
— Черт, — он взял мою руку в свою. — Прости. Я все еще думаю, что ты крутая, Лизи. Я просто говорю, что для меня облегчение знать, что ты подвержена ошибкам.
Я позволила ему взять меня за руку, что многое говорило о моем шатком эмоциональном состоянии.
— Ты хочешь сказать, что я облажалась, бросив Уэстона, хотя он бросил меня первым.
Его большой палец погладил костяшки моих пальцев.
— Я ничего из этого не говорю. Я удивлен, что ты с ним не разговариваешь. Мне это кажется страхом, но что я знаю?
Я наклонилась ближе к нему, чтобы прошептать.
— Я боюсь, Майлз. Если бы я могла найти способ простить его. Как я могу надеяться, что он никогда больше не поступит так со мной? Иногда действовать, руководствуясь страхом, полезно. Природа дала нам страх, чтобы защитить себя от опасности.
— Ты высказываешь здравые мысли. Также есть кое-что, что можно сказать о победе над твоими страхами. У нас не было бы пожара, если бы пара пещерных людей не победили свой страх сгореть заживо. Ты бы предпочла жить в темноте, Лизи? Я бы не стал.
Я
