его товарищей о результатѣ экзаменовъ. Маша прыгала и обнимала своего Борю, а потомъ подбѣжала къ Мироновнѣ и начала ей въ подробности разсказывать, изъ какихъ наукъ Боря экзаменовался и какую медаль ему за это дадутъ.
День провели на воздухѣ. Гостямъ показывали домъ и сады; ѣздили въ линейкѣ, ходили въ лѣсъ, очень много ѣли, а вечеромъ предались музыкѣ. Софья Николаевна пѣла безъ устали; Горшковъ импровизировалъ. Онъ былъ въ такомъ ударѣ, что клавиши звучали, какъ очарованные подъ его пальцами… Абласовъ тоже расходился. За ужиномъ онъ вступилъ въ большой разговоръ съ Софьей Николаевной. Они всегда спорили. Абласовъ не раздѣлялъ ея свѣтлаго, идеальнаго взгляда на жизнь. Въ немъ чувствовался ранній реализмъ.
— Неужели мы кончили нашу школу жизни? — спрашивала Софья Николаевна. — Я говорю нашу, потому что и я считаю себя гимназистомъ.
— Да-съ, кончили, — отвѣтилъ Абласовъ со вздохомъ. — Оно хорошо, а очень радоваться нечему… впереди много всякихъ терній… да вѣдь и въ университетѣ, какъ послушаешь, такое же почти школьничество… А нашему брату придется выбирать хлѣбную дорогу.
— Что вы это какъ разсуждаете, Абласовъ, — сказала Софья Николаевна.
— Да какже-съ… я по медицинскому пойду, призванія нѣтъ, а пойду… да и какъ можно теперь сказать: вотъ, молъ, какое у меня призваніе… Бѣдному человѣку о такихъ тонкостяхъ и думать нечего.
— Вы куда же собираетесь, въ Казань?
— Да-съ, въ Казань.
— Отчего же не въ Москву?
— Безъ экзамена во-первыхъ, во-вторыхъ, ближе, да и въ казенные скорѣе попадешь. Я, вѣдь, на это долженъ разсчитывать.
— А вы, Горшковъ?
— Не знаю еще, Софья Николаевна, куда потянетъ. Я въ вольные слушатели хочу, такъ мнѣ экзаменъ ничего… Въ Москву дальше какъ-то.
— Полноте, поѣдемте съ нами… какже вамъ можно зарываться въ губернскомъ городѣ? для васъ главное не университетъ, а общество, поощреніе.
— Въ самомъ дѣлѣ, братцы, заговорилъ Борисъ, обращаясь къ товарищамъ, — какже это мы въ разныя стороны разбредемся, этого я не могу допустить! Надо вмѣстѣ идти.
— Нечего, братъ, дѣлать, противъ рожна нельзя прать, — проговорилъ съ улыбкой Абласовъ.
— Мы это устроимъ, — перебилъ егоБорисъ… — всѣ очутимся въ Москвѣ, и славно заживемъ.
— Заживемъ! — крикнулъ Горшковъ.
И начали они строить планы, какъ пойдетъ ихъ студенческая жизнь. Одинъ Абласовъ не увлекался и говорилъ, что все то же будетъ, только потруднѣе. Еще цѣлый день пробыли Горшковъ и Абласовъ въ Липкахъ и отправились ночью, простившись на три недѣли. Черезъ три недѣли всѣ должны были опять соединиться и рѣшить, куда ѣхать: въ Казань или въ Москву.
— Поклониться Надѣ, Борисъ? — шепнулъ Горшковъ, выходя на крыльцо.
— Поклонись.
— Больше ничего не сказать?
— Ничего.
— Эфіопъ ты… такъ и загубилъ ее… Ну погоди, я въ деревнѣ поселюсь… покорю ея сердце, а тебѣ кукишъ покажемъ.
Горшковъ, въ своей простотѣ, не замѣчалъ ничего, что произошло между Борисомъ и Софьей Николаевной. Абласовъ же видѣлъ все, но не проронилъ объ этомъ ни одного слова, кромѣ того, что было въ разговорѣ его съ Борисомъ.
Обитатели Липковъ остались одни. Борисъ и Софья Николаевна чувствовали себя такъ легко и радостно, точно насталъ новый, свѣтлый переходъ ихъ молодой жизни. Первый день они занимались до обѣда Машей, а потомъ пошли гулять.
За горой, влѣво отъ деревни, тянулась долина съ мелкимъ лѣскомъ и холмиками, покрытыми прекраснымъ лугомъ… Между двумя такими холмами, въ ущельи, протекалъ ручей студеной, чистой воды. Простая колода стояла подъ желобомъ, откуда лилась свѣтлая струя, разбрасывая брыізги. Часу въ шестомъ вечера, Софья Николаевна, облокотись объ эту колоду, подставила ладонь подъ струю воды и громко смѣялась. Борисъ брызгалъ на нее и не давалъ ей напиться… Они играли, какъ дѣти.
— Полно, Боря, — вскрикнула она — разсержусь!
— Сердись, а я все-таки не дамъ.
— Ну, такъ я напьюсь прямо.
И она нагнулась, подставила свой ротъ подъ струю воды и начала глотать.
Борисъ зашелъ съ боку, взялъ ее за талью и потянулъ назадъ.
— Ай, — крикнула она: — все лицо забрызгалъ!… Глупый!… и платье.
Онъ бросился обнимать ее, и привлекъ опять къ ручью.
— Ну, посмотрись въ воду, моя радость, посмотрись… вотъ тебѣ зеркало… вѣдь это ангелъ смотритъ съ неба… Прелесть ты моя!
Она смѣялась въ отвѣтъ на его ласки, и долго они тутъ барахтались у ручья, потомъ взобрались на пригорокъ и сѣли подъ дубокъ.
— Ты что думаешь, — говорила она — здѣсь въ деревнѣ я съ тобой все цѣловаться буду?.. Такъ цѣлые дни нѣжничать? Нѣтъ, мой милый… я тебя засажу за книжки. Нужды нѣтъ, что ты съ серебряной медалью… Мы съ тобой почти два мѣсяца ничего не читали… какъ это можно? Этакъ совсѣмъ облѣнишься.
— Да вѣдь, голубушка, всего-то три недѣльки намъ пожить здѣсь.
— Все равно… ты въ студенты готовишься… какже тебѣ можно время терять… Тамъ тебя не про Софью Николаевну спросятъ. Я хочу, чтобъ ты былъ самый развитой студентъ. Цѣлый день у насъ наполнится работой. И Машей надо больше заняться.
Онъ не слушалъ, и думалъ про себя: «все-таки ты меня любишь и приласкаешь меня, и вотъ, сюда, къ ручью, мы прибѣжимъ не одинъ разъ.»
Поговорили они о товарищахъ.
— Абласовъ гордъ, я вижу, — сказала Софья Николаевна: — но я его люблю, надо его въ Москву. Помогай ему, Борисъ: отъ тебя онъ можетъ все принять.
— Я объ этомъ только и думалъ, голубушка. Мнѣ грѣхъ не по дѣлиться съ ними.
Софья Николаевна никогда не разспрашивала Бориса о томъ, замѣчаютъ-ли что его товарищи. Онъ не утаилъ отъ нея сцены своей съ Лапинымъ и нѣсколькихъ словъ Абласова; но въ этотъ вечеръ имъ не приходило тревожныхъ мыслей. Они не хотѣли знать, догадывается-ли кто объ ихъ любви или нѣтъ, они просто были счастливы. И Софья Николаевна была чистосердечна, какъ младенецъ. Угрызенія совѣсти, вопросы, борьба въ этотъ день для нея не существовали… Она, какъ въ первое время своей любви, относилась къ Борису съ страстной привязанностью и заботой старшей сестры или матери. Она забывала о себѣ; она любовалась глупымъ мальчикомъ, но въ то же время думала: какъ бы ему было лучше, какъ бы его поддержать, направить, развить и утѣшить.
Тихо возвращались они къ дому, по крутой дорогѣ, между двумя полосами ржи, уже начинавшей переливать серебристыми волнами. Они шли рука въ руку, молодые, смѣлые, смѣющіеся.
На встрѣчу попалась имъ крестьянка босая, но съ башмаками въ рукахъ. Они ей поклонились. Баба остановилась, отвѣсила имъ низкій поклонъ и проговорила:
— Здравствуйте, дружки.
Это слово разсмѣшило ихъ.
— Изъ какой деревни, матушка? — спросилъ ее Борисъ.
— Изъ Грабилова, кормилецъ, — весело отвѣчала баба: — въ городъ ходила… а вы Липкинскіе?
— Да, Липкинскіе, — сказала Софья Николаевна.
— Ишь
