Вейганд Редвиц признался рослому, по последней моде одетому составителю гороскопов, именовавшему себя доктором Иоганном Фаустом, что враждует с Богом и с миром, причем именно в этой последовательности, и что ему было бы приятно узнать, какую судьбу уготовил для него Господь.
Прорицатель потер руки, однако отнюдь не от радости, а от смущения, поскольку относился к той категории людей, которые обожали деньги, но весьма неохотно говорили о сумме. Для таких случаев он носил с собой черную дощечку и грифель, которым быстро нацарапал «X», а затем показал Вейганду.
— Десять гульденов? — удивился князь-епископ. — За эти деньги я куплю себе чистокровного рысака!
— Что такое лошадь по сравнению с вашей судьбой?
Пока епископ Вейганд разглядывал деревянный потолок своего приемного покоя в надежде найти там подсказку и делая вид, что обдумывает предложение, доктор добавил:
— Деньги вперед, если будет позволено заметить! Десять рейнских гульденов наличными. — Он протянул епископу руку ладонью вверх.
Вейганд взял со стола, стоявшего у среднего окна, колокольчик и позвонил; вскоре появился диакон, которого он использовал как секретаря, хотя у того были сложности с писанием, но зато работал он бесплатно.
— Сходите к соборному служке, — приказал Вейганд, — пусть опорожнит церковные кружки. Мне срочно нужны десять гульденов. Если корыстолюбие и жадность бамбергских горожан помешали собрать такую сумму, сходите к служке кирхи Святой Девы Марии и попросите недостающее. Скажите, видит Бог, князь-епископ еще на этой неделе отдаст долг.
Диакон, поклонившись, удалился.
Фауст протянул епископу свою дощечку, предварительно стерев цифру носовым платком.
— Напишите мне день, месяц и год вашего рождения.
Вейганд написал: XII.V. МССССLXXVI.
Астролог прочитал:
— 12.05.1476. Плохой год, с вашего позволения. Год, в котором смерть жестоким образом унесла великих мужей и не появилось на свет ни одного значительного человека.
Князь-епископ чуть не поперхнулся.
— Я плачу вам деньги не ради того, чтобы вы в лицо говорили мне дерзости! — разгневанно воскликнул он.
Фауст приблизился к Вейганду и с достоинством произнес:
— Благородный господин князь-епископ, если вам не по вкусу правда, я могу умаслить вас и рассказать, что вы станете Папой Римским и ваше имя будет стоять в одном ряду с Юлием II. Но тем самым я бы обманул вас и не принес вам никакой пользы. Я бы забрал десять гульденов и радовался жизни, а вы бы с этого ничего не имели.
Пока Фауст и епископ живо дискутировали на тему рождения и смерти знаменитых людей, вернулся секретарь-диакон с десятью гульденами и с новостью, что убийцы ученого Гельмонта и его возлюбленной схвачены и сидят за решеткой.
Новость привела в сильное волнение прорицателя; он с тревогой поинтересовался, кто совершил преступление и каковы были низкие мотивы. Однако диакон ничего не смог ему ответить: подробностей он и сам не знал.
— Видимо, звезды ничего не открыли вам на этот счет, — съехидничал Вейганд Редвиц.
— Я не спрашивал их об этом, — быстро нашелся доктор Фауст, явно выведенный из себя.
Астролог забрал десять гульденов и пообещал составить правдивый гороскоп в течение трех дней. Он сделал ударение на слове «правдивый». И тут же торопливо удалился, оставив в недоумении недоверчивого князя-епископа.
В полночь того же дня все население маленького города пришло в еще большее возбуждение, чем оно уже было приведено двойным убийством ученого-стеганографа и его любовницы. Смотритель церкви Святой Девы Марии трубил в свой рог, выдувая сигнал «пожар»: три коротких высоких звука и один длинный, низкий. После троекратного повторения сигнала он поднес ко рту воронку и прокричал на все четыре стороны:
— Пожа-а-ар в «Преисподней», пожа-а-ар в «Преисподней»!
Крики смотрителя могли бы вызвать улыбку: еще бы — пожар в преисподней, если бы не серьезность положения, ведь из дома булочницы вырывались языки пламени. Подручные, оснащенные кожаными ведрами, образовали цепочку до реки Регниц, а до этого они успели в последний момент спасти булочницу и вытащить ее из горящего дома. Теперь она, ошарашенная, стояла на коленях перед своим полыхающим жилищем, закрыв лицо руками, и громко рыдала:
— Господи всемогущий, за что?
Балки старого фахверкового дома были хорошей пищей для огня, и все попытки потушить огонь оказались бесполезными. Пожар бушевал целых два часа. Была велика опасность, что огонь перекинется на весь ряд домов в «Преисподней» и может вызвать пожар небывалого размаха во всем городе. Но тут пылающий остов здания рухнул, подняв огромное облако пыли и пепла. Каким-то чудесным образом это облако задушило огонь.
Со всех концов города стекались ротозеи, чтобы полюбоваться на сгоревший дом и горе владелицы. Вскоре было невозможно протолкнуться, и комментарии праздных зевак простирались от сочувствия до злорадства, поскольку болтливую вдовушку горожане недолюбливали.
Это был звездный час смотрителя башни: окруженный зеваками, он со знанием дела рассказывал, что до того, как вспыхнул пожар, видел на заднем дворе дома булочницы, как кто-то зажигал факел. Среди напряженно внимающих ему слушателей было одно незнакомое лицо, никому в общей суматохе не бросившееся в глаза, кроме смотрителя.
По требованию толпы смотрителю приходилось снова и снова повторять рассказ о своих наблюдениях. При этом он не сводил глаз с чужака. Отвечая на сыпавшиеся на него вопросы, смотритель отвлекся. Когда он повернулся снова, незнакомца уже не было.
Поздний гость прибыл в крытой коляске новейшей конструкции, запряженной четверкой великолепных жеребцов, и имел на редкость знатный вид. Во всяком случае, хозяин гостиницы «У бирюка» раболепно приветствовал его и величал «вашей честью», как императорского посланника.
Для себя незнакомец заказал лучшую комнату, для кучера и лакея — приличное пристанище в надворном строении. В книгу для гостей хозяин должен был записать: Маттеус Шварц, посланник, сборщик долгов и главный бухгалтер банкирского дома Фуггеров в Аугсбурге, вместе с кучером и лакеем. Хозяину было также приказано позаботиться о лошадях.
Заплывший жиром хозяин поклонился так низко, что его безбрежное брюхо почти коснулось мостовой. При этом он не уставал повторять: «О, какая честь, ваша честь!»
Во время скромной трапезы толстый трактирщик собственноручно подавал гостю, жалуясь на безнравственность своего города, когда-то считавшегося образцом благочестия и богобоязненности во всей империи. А сегодня боязно выходить на улицу. Поджог и два убийства за два дня, при этом одно в соборе! Что за времена настали!
Маттеуса Шварца жалобы владельца гостиницы не слишком тронули. Он еще не пришел в себя от долгой поездки от самого Вюрцбурга, где крестьянские восстания оставили отчетливые следы, прежде всего на дорогах.
