Бекингем, я прав? Ну а что касается человека по фамилии Вил и его слуги, то, да будет вам известно, оба сейчас пользуются большой популярностью в Сити. Они выкорчевали гнездо содомитов. Тем самым они заслужили благодарность лондонцев.
Некоторое время мы молча пили вино.
– И учтите, – прибавил Чиффинч. – На вашем месте я бы не рассчитывал на расположение герцога Бекингема. Этот человек ничего не забывает.
Глава 54
В тюрьме Ньюгейт Джорджа Милкота поместили в одиночную камеру, и это было единственное, в чем ему повезло. В руках худших из лондонских преступников, ожидающих смертной казни в общей камере, мужеложца постигла бы страшная участь. Я не знал, кто оплатил эту маленькую привилегию, а когда я спросил об этом Милкота, он ответил, что тоже не знает. Возможно, над Милкотом сжалился лорд Кларендон или даже герцог Йоркский, хотя официально ни тот ни другой не оказывали приговоренному ни капли поддержки.
После случившегося в прошлом году Пожара бо́льшая часть здания тюрьмы до сих пор лежала в руинах: камни западной стены разлетелись на куски от сильнейшего жара. Милкота держали в части здания, которую временно отвели для этих целей, пока тюрьму не восстановят полностью. Стены камеры почернели от копоти, а дверь обуглилась, хотя по-прежнему оставалась крепкой. В воздухе стоял запах сырости. Зарешеченное окошко размером было меньше квадратного фута. Стекло отсутствовало, и внутрь проникали звуки и запахи с расположенного внизу двора.
За исключением койки, сесть было некуда, поэтому мы с Милкотом разговаривали стоя. Меня потрясло, насколько он изменился. На нем был все тот же завитой парик, но теперь он спутался и свалялся. Я заметил на щеке Милкота кровоподтек. Бледный, небритый и неопрятный, он был одет в мятую, покрытую пятнами одежду.
– Вы мой первый посетитель, – заметил Милкот. – И возможно, единственный. Зачем вы пришли? Должно быть, вы принесли мне дурные вести.
– Я пришел, потому что хотел поговорить с вами, – ответил я. – В сносных ли условиях вас содержат?
– В терпимых. Еду приносят дважды в день. Полагаю, тюремщики в нее плюют. Но бо́льшую часть времени они оставляют меня в покое, а это уже само по себе немало.
– Скажите, вы убили не только Олдерли, но и Горса? – задал вопрос я.
– Я оказался в отчаянном положении. – Тон Милкота был почти скучающим, будто он говорил о деле, не имевшем лично к нему ни малейшего отношения. – Тем вечером я шел к вам, чтобы предупредить: двое проходимцев, нанятых Бекингемом, снова объявились возле Кларендон-хауса. До вашей двери оставалось всего несколько шагов, и вдруг я заметил, что за мной кто-то следит. Я устроил засаду на соглядатая. А когда оказалось, что это Горс, я…
– Вы убили его, чтобы раз и навсегда заткнуть ему рот, – продолжил я.
Милкот нахмурился:
– Разве я мог поступить по-другому? Горс не оставил мне выбора. Он был главным свидетелем против меня. Этот слуга требовал все больше денег, угрожая, что отправит лорду Кларендону письмо, в котором разоблачит меня. Поэтому я ударил его ножом, а тело бросил в реку. Добраться с ним до берега было нетрудно – я приехал верхом и просто закинул труп на лошадь. К тому времени почти стемнело. Возникни у прохожих вопросы, я сказал бы, что везу домой пьяного друга. Однако я никого не встретил.
– Спускаясь с трупом к реке, вы очень рисковали. Вас легко могли заметить.
– Зачем пользоваться Савойской лестницей, когда рядом пристань Сомерсет-Ярд? В такой поздний час там не оказалось ни души. Вода стояла высоко, к тому же был отлив.
– И все-таки вам крупно повезло.
– Повезло? – Милкот обвел камеру широким жестом. – И это вы называете везением? Нет, просто у меня не оставалось другого выхода, и я сделал то, что мог. Во всем виноват Горс. Во всем. Однажды вечером он заметил меня на Лав-лейн и догадался, зачем я туда пришел. Эти сведения он продал своему бывшему хозяину Олдерли. Они с самого начала были заодно. Вот как Горс получил место в Кларендон-хаусе.
– Ах вот оно что, – произнес я. – При помощи шантажа вас заставили дать Горсу рекомендацию. Один раз вы сказали, что этого слугу рекомендовала леди Кларендон, но позже вы забыли о собственных словах и начали себе противоречить, утверждая, что кандидатуру Горса предложили вы.
– Я не жалею о том, что Горс и Олдерли мертвы, – проговорил Милкот. – Оба были злыми людьми. Они принудили меня…
Осекшись, Милкот отвернулся к стене.
«Разве шантаж не худшее преступление, чем содомия?» – подумал я.
– К чему они вас принудили? – спросил я.
– Олдерли нужна была серебряная шкатулка из кабинета лорда Кларендона – я так и не узнал зачем. А еще оба требовали денег. – Лицо Милкота исказила гримаса. – Все больше и больше. Мне даже приходилось красть у его светлости… – Милкот снова повернулся ко мне. – Олдерли обещал, что, заполучив шкатулку, оставит меня в покое. Клялся честью. Но честь ему была неведома. Этот мерзавец солгал.
– Олдерли увидел госпожу Хэксби, когда она работала в павильоне, – догадался я. – Он тут же сообразил, что вы ему еще пригодитесь.
– Для меня это стало последней каплей. – Милкот закрыл лицо руками. – Олдерли жаждал ей отомстить. Он велел мне в субботу заманить госпожу Хэксби в павильон, когда разойдутся все работники. От меня требовалось придумать благовидный предлог – скажем, задержать ее, чтобы обсудить ход работ: позволит ли господину Хэксби здоровье выполнить заказ в срок? А еще Олдерли сказал, что крышка колодца должна быть убрана, а дверь павильона не заперта и калитка в саду тоже. И в тот момент я понял, как низко пал.
В камере воцарилась тишина. Снизу со двора доносились то окрики, то вопли, то смех.
– Я не мог допустить, чтобы Олдерли заманил госпожу Хэксби в ловушку. – Милкот встретился со мной взглядом. – Я не желал участвовать в подобном деле, сэр. Я притворился, будто согласен. Однако я не сказал госпоже Хэксби ни слова и подстерег Олдерли сам. Но этот негодяй догадался, что я задумал, и набросился на меня со шпагой. Я сбросил его в колодец, о чем нисколько не жалею. Я оставил тело в воде, чтобы Горс обнаружил его в понедельник утром. Впоследствии я опасался, что моя виновность будет очевидна всем. Запаниковав, я написал Чиффинчу трусливое письмо, обвиняя в убийстве госпожу Хэксби, и за это мне нет прощения.
Признание вытянуло из Милкота последние силы. Он резко опустился на койку, представлявшую из себя соломенный тюфяк на узкой каменной полке, тянувшейся вдоль стены.
– Письмо было ошибкой, – заметил
