всемирному мужскому братству. На самом деле, речь идёт о специфическом феномене, имеющем вполне материалистическое объяснение и заслуживающем тщательного психологического анализа.
В животном мире аналогов этому явлению нет. Сексуальные забавы одной из пар шимпанзе могут вызвать подражание ещё у одной–двух пар, но вся стая будет заниматься своими делами.
У гетеросексуалов групповой секс обычно связан с унижением “общих” девочек. В гомосексуальном же групповом сексе пассивные партнёры, напротив, вовсе не презираются, поскольку в этой роли попеременно выступают почти все участники.
Разница прослеживается и в порнографии. В гетеросексуальных порнофильмах дюжина участников, вступая в контакты с одной–двумя партнёршами, использует для одновременной имиссии членов (а порой и совершенно посторонних предметов, чаще всего бутылок) все естественные отверстия женщин. Часты и более унизительные действия: групповое мочеиспускание или дефекация на “любовниц”. И хотя авторы фильма пытались изобразить толпу, у зрителя всегда возникает впечатление о действиях сплочённой группы. Это не случайно, поскольку точно такая же тенденция прослеживается и в реальной жизни. Группа насильников–подростков прикидывается толпой. Так проще заставить молчать жертву насилия и сделать её покорной на будущее. “Ты же прошла через хор (толпу), значит, теперь ты мразь. А если впредь вздумаешь ломаться, растрезвоним о твоих похождениях по всему городу”. Эта фраза взята из подлинного уголовного дела, в котором фигурировала группа подростков. В совершённых ими 52 изнасилованиях, на каждую жертву (это были, в основном, девочки подросткового возраста) приходилось порой по 12 участников. Насилие сопровождалось побоями и глумлением над девочками.
Гетеросексуальные порнофильмы, смакуя в сценах группового секса крайнее унижение женщин, конечно же, играют на садистских струнах зрительского восприятия.
В гомосексуальных порнофильмах, изображающих массовый секс, садистские эпизоды, напротив, сравнительно редки. (Специальные садомазохистские фильмы, в которых актёры щеголяют в кожаных масках и костюмах, а “мучения жертвы” носят весьма условный и театрализованный характер, предназначены для мазохистов). Участники массового секса, снятого в “голубом” порнофильме, даже если их не больше 10, воспринимаются зрителями не в качестве группы, а именно толпы, в которой люди хаотично меняются позами и ролями.
Тем самым, выявляется истинная подоплёка такого секса в реальности: речь идёт об известном психологическом феномене деиндивидуализации. Очевидны его невротические корни: комплекс неполноценности и сексуальный “зажим” преодолеваются отказом от собственной индивидуальности. Подавив своё Я, став таким же, как все вокруг, каждый из анонимных участников толпы получает, наконец, полное удовлетворение в обезличенном сексуальном трансе. Сексуальный “зажим”, гиперкомпенсируясь, переходит в свою противоположность, в раскрепощённость, лишённую любых проявлений стыдливости.
Подобный феномен эротически возбуждённой деиндивидуализированной толпы смертельно опасен в условиях СПИДа.
Неугомонный Дима, стащив с Кости трусы, утопив, а затем с триумфом найдя их в реке, придал чересчур скромному поведению своего любовника шутовской характер. Это удачный психотерапевтический ход, но ведь и сам “целитель” страдает тем же недугом, только в иной форме.
Совершенно очевидно, что если не все, то, по крайней мере, многие гомосексуалы в силу присущих им невротических расстройств нуждаются в помощи врача. Конечно же, невротические комплексы, приводящие в отчаяние Харитонова, вполне доступны психотерапевтической коррекции. Надо лишь желать исцеления и иметь волю, чтобы это желание реализовать. Между тем, Харитонов приходит в ужас от самой мысли обратиться к врачу. Один из парадоксов гомосексуальной психологии — ятрофобия (от греческого слова iatros — “врач”), страх перед врачами и ненависть к ним.
Парадоксы “голубой” ятрофобии
Игорь Кон довёл до сведения врачей тот факт, что представители сексуальных меньшинств боятся их и избегают обращаться к ним за помощью. В качестве эпиграфа к одной из глав своей книги Кон взял неполную цитату из Евгения Харитонова: “Какой ужас. Они своим глупым медицинским умом описали наше поведение. А если мы напишем о них, об их чудовищной обездоленной норме; надо закрыть глаза и заплакать, в них не вложено какого–то последнего винтика. Но мы никогда не посмеем их обидеть”.
Правда, Харитонов говорит не только о врачах. Три последние строчки приведенного грустного пассажа объясняют читателю, о ком, собственно, пишет автор: “Но мы никогда не посмеем их обидеть. Потому, что они нас лечат, кормят. Чтобы мы могли праздно цвести и грустить”. Врачи, конечно, лечат, но не кормят. Иными словами, упрёки писателя обращены к сексуальному большинству в целом. В данном контексте “медицинский ум” — не исключительная принадлежность врачей, а способ мышления всех гомофобов, включая и медиков. Общественность в своей основной массе считает тех, кто не отвечает стандартам гетеросексизма, ненормальными и биологически неполноценными. Этот факт печалит Харитонова, но он вынужден с ним считаться. И если медико–биологический способ мышления представляется писателю чересчур прямолинейным и категоричным, то ему от этого не легче. За рамками пассажа остаётся невротический комплекс автора: полного оправдания себе он не находит, поскольку, будучи христианином, считает гомосексуальность грехом. Отсюда своеобразный надрыв в его словах. Писатель то ли оправдывается в чём–то, то ли близок к тому, чтобы расплакаться. Кстати, говорит он не от лица всех геев и лесбиянок (они–то сами кормят себя сами!), а лишь тех, кто, по его мнению, “праздно цветёт и грустит”, не производя продукты материального потребления. Иными словами, он пишет от лица геев–интеллектуалов, представителей искусства, к которым он причисляет и себя.
Врачей Харитонов избегает и боится. Он неописуемо стыдится своей душевной и телесной наготы: “Лучше не лечиться. Не дай Бог, чтобы в вас копались”. Человек, укрывающий свои мнимые телесные и душевные изъяны за дощатыми перегородками общественного туалета, разумеется, панически опасается профессиональной проницательности сексологов. Но были ли у писателя реальные основания для ятрофобии? Может быть, Харитонов опасается коварного намерения врачей лишить пациента–гея его самой драгоценной способности (так, по крайней мере, следует из текстов Харитонова) — испытывать оргазм одновременно с активным партнёром? Это достигается, по признанию писателя, ценой мучительных уроков “голубого” секса: “Как он меня учил? Он меня бил, если я не кончал с ним. И если кончал, — тоже бил. Но я навсегда выучился кончать, когда в меня кончает мужчина”. Подобные опасения ошибочны. Современные сексологи знают, что кардинально сломать сложившийся сексуальный стереотип, изменив к тому же чувствительность эрогенных зон, слишком сложно и в данном случае нецелесообразно. Мало того, забегая вперёд, скажем: поскольку гомосексуальность Харитонова имела врождённый характер, не было никакого смысла её “лечить”. А вот смягчить невротические переживания писателя, нивелировать комплекс его неполноценности, помочь ему с выработкой реалистичных сексуальных ожиданий (экспектаций), было бы и полезно, и вполне возможно. Однако, по всем правилам невротического сопротивления, именно за них он и цеплялся.
Впрочем, ятрофобия писателя не ограничивалась одними сексологами, а распространялась на врачей всех специальностей. Он вёл саморазрушительную жизнь, сводя её смысл исключительно к творческому подвижничеству: “Я каторжник на ниве буквы. <…>
