потому что в течении сорока лет был верховной властью и судьёй на этом острове. Я знаю, на что способно слепое желание противопоставить себя верховенствующей силе. Я знаю, как долго болят ожоги. Мой родной остров — кровоточащая дыра в моём сердце, мистер Лайвстоун. Живая память о том, какая участь ждёт мятежников. И вы спрашиваете меня, почему я не сопротивляюсь Его воле? Почему не объявляю Ему войну?
Дадди несколько секунд смотрел на него, жуя тонкими старческими губами. И хоть глаза его были широко открыты, прочитать по ним, о чём он думает, было не проще, чем определить настроение океана, разглядывая мутную, крошащуюся о мол, волну.
— Нет, сэр. Старого Дадди не прельщает участь мятежника. Я доживу эту жизнь точно камень в ручье — если Ему будет угодно. А если нет… — он улыбнулся, — В океане много островов, мистер Лайвстоун. Может, Новый Бангор — самый загадочный из них, но точно не самый жестокий. Поропороаки[161], мистер Лайвстоун.
— Поропороаки, мистер Четверг, — покорно отозвался Лэйд.
Он знал, что при всём желании не сможет заставить этого человека остаться. Даже если бы испытывал такое желание.
Выцветшие глаза Дадди несколько раз моргнули. У них было странное свойство — куда бы они ни были направлены, решительно невозможно было понять, на что они смотрят. Вот и сейчас Лэйду показалось, что хоть эти глаза устремлены точно в грудь Лэйда Лайвстоуна, глядят они на что-то совсем другое, может быть, находящееся в миллионах миль от него.
— Не пытайтесь оставить Новый Бангор, Чабб. Не Он погубит вас — вы сами себя погубите. Вспыхнете исполинским огненным тигром. И сожжёте себя дотла. Впрочем…
Крошечная пауза в словах Дадди показалась Лэйду спасительной щёлкой в исполинской стене из подогнанных друг к другу гранитных блоков.
— Что? — жадно спросил он.
— Если каким-то чудом вам это всё-таки удастся, если ваше звериное упрямство позволит вам вырваться во внешний мир и даже достичь благословенных британских берегов… Окажите мне небольшую любезность, мистер Лайвстоун. Пошлите весточку старому Дадди.
— Каким это образом? — невольно вырвалось у Лэйда, — Это же чёртов Новый Бангор. Ни один аппарат Попова не донесёт сюда сообщения!
Дадди улыбнулся.
— Старая добрая бутылочная почта.
— Ах, вы имеете в виду…
— Возьмите бутылочку какого-нибудь хорошего и недорогого пойла, выпейте её до дна у камина, а потом…
— Да?
— Разбейте её вдребезги о каминную доску и крикните во всё горло «Я всё-таки сделал это, ты, треклятый старый сукин сын! Я всё-таки это сделал!»
Лэйд недоверчиво уставился на него.
— И вы…
— Услышу ли я это? — Дадди тихо рассмеялся, — Нет. Конечно же нет. Это же чёртов Новый Бангор. Но мне будет приятно представить эту глупую картину.
* * *
Поздний вечер — благословенное время для лавочника. Выдержав вечерний поток покупателей, более опустошительный, чем нашествие Гутрумова воинства[162] на британские берега, можно наконец позволить себе заняться прочими делами, про которые забываешь за дневной суетой — убраться в лавке, привести в порядок записи, проверить прейскурант…
Лэйд Лайвстоун любил этот час. Недаром в «Большой поваренной книге Хиггса», неукоснительно лежавшей на письменном столе в его кабинете, одно из очерченных карандашом мест гласило: «Убедившись, что жара в печи достаточно и жаркое по-итальянски поспевает в горшочках, джентльмен вправе взять полчаса отдыха и потратить его способом наиболее удобным по его разумению, чтобы вознаградить себя за хлопоты». Лэйд находил это место вдохновляющим и по-библейски мудрым, охотно претворяя его в жизнь — даже в тех случаях, когда не собирался готовить жаркое по-итальянски.
Взгромоздив на крепкие плечи Диогена всю грязную работу, позволив Сэнди выпотрошить внутренности кассового аппарата, пересчитывая дневную выручку, он устраивался в кресле, делая вид, что проверяет гроссбухи, но больше дремал, наслаждаясь той особенной атмосферой вселенского спокойствия, что воцарялась в лавке под вечер, густой и сладкой, как ирландский крем. Больше не приходилось растолковывать дотошным покупателям состав консервированных корнишонов, отражать натиск портовых докеров, вообразивших, будто здесь табачная лавка, выслушивать жалобы миссис Мак-Клотски на мигрень — с таким дотошным перечислением симптомов, что немудрено повредиться в уме. Блаженное, счастливое время…
Далеко не всегда он мог позволить себе блаженное безделье. Бывали вечера — чертовски много вечеров за последние двадцать с лишним лет — когда он, закончив торговлю и проводив последнего покупателя, возвращался в кабинет, украдкой доставал из ящика письменного стола тяжёлый револьвер, из тайника под столом — дребезжащую шкатулку, полную инструментов его ремесла — и удалялся прочь из лавки, бросив Сэнди что-нибудь вроде «Ну, пойду потолкую с Вудроу на счёт последнего векселя, чтобы он не возомнил себе невесть чего» или «Сегодня в „Глупой Утке“ Маккензи устраивает вечер шотландских тостов и, поверьте, я преподам ему такой урок, что на лице его ещё нескоро заиграет улыбка!»
За такими вечерами обыкновенно следовали хлопотные, беспокойные ночи, не похожие друг на друга. Бывало, он возвращался ещё до полуночи, улыбаясь, раскланиваясь с уличными котами и насвистывая под нос «Мэгги Мэй». Бывало, задерживался далеко за полночь, а возвращался пошатывающейся походкой старика, вымазанный в грязи, ихоре, слизи и собственной крови. Бывало, приходил лишь с рассветом и, не в силах совладать с раздражением и досадой, метался по кабинету из угла в угол, точно запертый в клетку тигр. Бывало…
Чёрт, он помнил много таких ночей. Чересчур много.
И не собирался отказываться от возможности подремать над гроссбухами, тем более, что Сэнди, закончив звенеть монетами, развернула номер «Серебряного Рупора», забытый в лавке кем-то из покупателей и увлечённо читала вслух заметки и новости, привлёкшие её внимание.
— О! Послушайте, Чабб! Барометры острова продолжают падать, возвещая новые похолодания и повергая синоптиков в откровенное замешательство. Такая погода совершенно нехарактерна для тропических широт в начале весны и в последний раз фиксировалась на острове более сорока лет назад. Вероятно, речь идёт о циклоне, который движется над водами Тихого океана по направлению от островов Микронезии, распространяя вокруг себя холодное дыхание. Ну не удивительно ли?
— Уммм-м-мгу… — только и мог ответить Лэйд.
Голос Сэнди Прайс был мелодичнее многих вещей на свете, даже мелодичнее звяканья серебра в кассовом аппарате, он согласен был слушать его часами, и неважно, что она читала — «Лужёную Глотку» или даже какой-нибудь скверный дамский роман в мягкой обложке.
На ней сегодня было муаровое платье цвета ранней весенней зелени в Ланкастере, с длинным по случаю холодов рукавом, однако открывающим изрядную часть шеи. Тяжёлые пшеничные волосы были собраны в массивный и сложно устроенный пучок на затылке — кажется, это именуется «Узел Психеи» — который каждую секунду грозил развалиться из-за того, что беспокойные пальцы увлечённой чтением мисс Сэнди Прайс то и дело теребили удерживающие его шпильки. Да и лучше, чтобы развалился, подумал Лэйд, делая вид, будто пристально
