доброту. Я вижу все, что он скрывает. Все, чем он пожертвовал. Все, что он пережил.
– Что я буду делать без тебя, Чарли?
Он кладет мою сумку, берет меня за обе руки, крепко сжимает их между своими ладонями, мозолистыми и теплыми.
– Думаю, это я должен спрашивать тебя об этом, девочка. – Сжимает мои руки еще крепче. – У тебя все будет хорошо. Это то, чему я научился за время своего пребывания на этой земле. Ты всегда настолько сильна, насколько это необходимо. У тебя все будет хорошо.
Но его взгляд становится затравленным, а хватка пальцев ослабевает. И что-то похожее на гнев прорывается сквозь мое оцепенение, мою меланхолию, потому что я понимаю, в чем причина. Я понимаю, во что Чарли верит относительно себя – во что он всегда верил относительно себя. В то, что он слаб.
– Знаешь, чему научилась я? – отзываюсь я. – Чувство вины – это как рак. И единственный способ справиться с ним – вырезать его.
Когда Чарли наконец снова поднимает глаза, его губы дрожат, а глаза влажно блестят.
– Мне очень жаль, – шепчет он. – Мне так жаль… Не проходит и дня, чтобы я не пожалел, что не сказал нет. Или не сказал, что ясно, как день, видел ложь в твоих глазах, когда ты говорил, будто не боишься умереть. – Его голос срывается. – Или что не протянул руку и не удержал тебя, когда ты отвернулся от меня, чтобы уйти в море.
Я отпускаю его руки. Охватываю его лицо ладонями и смотрю, как его слезы скапливаются на моей коже. И снова думаю о том, чтобы сказать ему, что правда – это еще не всё. Потому что это я могу сделать для Чарли. Я могу дать ему покой.
– Я тебя прощаю.
Глава 42
Я стою на кормовой палубе и машу рукой, пока не только Чарли, но и весь Сторноуэй не скрывается из виду, поглощенный скалистыми заливами и мысами восточного побережья. Ветер воет у меня над головой. Палуба пуста, ряды красных пластиковых сидений безлюдны. Металл дребезжит и брякает, водонепроницаемые чехлы дергаются и хлопают. Мои кроссовки скользят по палубе, когда я прислоняюсь к выкрашенным в белый цвет перилам.
Когда я только приехала сюда, Минч застилали колышущиеся завесы тумана. Штормовые сумерки скрывали горизонт, не было видно ни каких-либо особенностей, ни очертаний острова, который находился у нас прямо по носу. Сейчас, даже когда остров становится все дальше и дальше, я по-прежнему вижу его серые скалы и коричневые болота; огненное золото и пурпур его лесов и холмов. Одинокие золотые огни, разбросанные вдоль побережья – словно цепочка маяков. Белый прибой. Там, где внутри ограды встречается с тем, что за оградой. Вот где я сейчас. И где я всегда буду. За пределами.
Звонит телефон, и я вздрагиваю, застигнутая врасплох тем, что появился сигнал. Когда я вижу, что это Келли, часть моей тоски рассеивается и я улыбаюсь еще до того, как слышу ее знакомый голос, всегда такой быстрый и смешливый.
– Где ты? Скажи мне, что ты хотя бы покинула остров, иначе мне придется тебя убить. Я с прошлой ночи терпеливо жду тебя, чтобы вместе нырнуть с головой в чан с голубым WKD[37] и огромной пачкой сырных шариков.
Я смеюсь, и это звучит для меня так странно – так чуждо, – что я тут же умолкаю.
– Извини. Я сбилась с пути. – Смотрю на прибой, на одинокие золотые огни. – Но да, я уже покинула остров. – Отворачиваюсь от резкого ветра. – Слушай, я просто хотела еще раз поблагодарить тебя. За то, что предложила приютить меня, за то, что была такой…
– Ты шутишь? Я жду не дождусь встречи с тобой. Фрейзер, конечно, отличная компания и большой любитель сырных шариков, но он не может помочь мне с чаном голубого WKD. Тебе здесь понравится. Ты найдешь писательскую работу своей мечты и останешься с нами навсегда, если я добьюсь своего. – Она фыркает. – А ты знаешь, что я умею добиваться своего.
– Спасибо, Келли.
Я никогда не расскажу ей о Роберте. Ни о чем из того, что произошло. Не ради себя. Даже не ради ее отца. Но только ради нее.
– Все это часть службы. – Улыбка исчезает из ее голоса. Я могу представить себе выражение ее лица: беспокойство, которое она всегда так тщательно скрывала. – Ты в порядке, Мэгги?
Я снова поворачиваюсь к ветру, проливу и исчезающему вдали острову.
– Кажется, да.
После завершения разговора я не убираю телефон. Вместо этого открываю сообщение Уилла.
Don’t Worry, Be Happy x
И что-то меняется внутри меня. Внезапно и без предупреждения. Как будто кто-то повернул переключатель, от темноты к свету. Вся эта грусть, вся эта подавленность исчезают, как дождевые облака, занесенные вглубь страны атлантическим ветром. Я думаю о Юэне и Коре, танцующих под «Кланнад» на своей кухне. «Я найду тебя, даже если на это уйдет тысяча лет». Я думаю о своем гневе – о том, как трудно любить того, кого мы неизбежно потеряем. Но никто никогда никого по-настоящему не теряет. Теперь я знаю, как должна ощущаться любовь – благодаря Уиллу. Благодаря нам. И жизнь без него, которую я выбираю сейчас, будет другой – но он всегда будет причиной, по которой я ее выбрала.
Может быть, все мы лишь составные тела, сидящие за обеденными столами в домах. Может быть, то, чем мы жертвуем, – это лишь то, кем мы когда-то были и что когда-то знали. А помнят о нас другие. Кто возводит мемориалы и рассказывает истории о том, какими мы были раньше. Потому что мама была права. То, что я собой представляю, никогда не было проклятием. Я знаю, кем когда-то была. И знаю, что я знала это. Я думаю о словах Юэна: «Некоторые люди просто не живут. Они просто не могут жить. Таким был и Роберт». Потому что Роберт так и не смог понять, что единственное прощение, которое ему нужно, – это его собственное.
Когда я давала маме все эти таблетки, одну за другой, когда я смотрела, как она умирает, – это был мой выбор. И я прощаю себя за то, что сделала его. Так же как прощаю себя за то, что никогда не видела ни в ней, ни в себе нечто большее, чем диагноз; большее, чем несколько слов в карточке или на рецепте. Теперь я думаю не о диагнозах, а о ее неизменно ярких глазах,
