больше, чем следует политику. На первых порах он с более молодым Гопем протянул руку Керенскому, юная сила и огромная популярность которого могли пойти на пользу партии. Однако популярность Керенского была неглубокой, ей еще только предстояло проникнуть в массы. Гоп и Чернов строили планы: Керенский возглавит правительство, подпишет декрет, запрещающий все сделки с землей, свяжет свое имя с традиционной крестьянской мечтой об изъятии земли у помещиков, с мечтой о свободном доступе к земле для тех, кто ее обрабатывает. Казалось, Керенский с этим согласен, но выяснилось, что нет. Он не хотел терять популярность у цензовой публики. В конце концов с этими планами и надеждами пришлось расстаться. Чернов долго не желал приносить в жертву надежды, которые он возлагал на Керенского. Он написал декларацию, которая должна была определить связь Керенского с партией, без ведома коей последний вошел в буржуазное правительство. На Третьем съезде Чернов искренне заступался за Керенского перед ненавидевшими его левыми и произнес целую речь в его защиту. Однако это не спасло Чернова от подозрений восторженных поклонников Керенского в том, что именно из-за него Керенского не выбрали в Центральный комитет. Смертельно обиженный Керенский готовно поверил в эту легенду, поскольку впоследствии (особенно после того, как он убрал из правительства Церетели) Чернов жестоко разочаровался в нем, а после корниловского мятежа начал считать связь с ним роковой для партии.
После ухода из правительства четырех кадетов, а затем князя Львова Чернов пришел к следующему выводу: если мы хотим, чтобы великороссы жили в мире и дружбе с национальными меньшинствами под властью одного правительства, то должны предложить тщательно разработанный проект федерального государственного устройства; это означает, что правительству придется обойтись без кадетов. Если мы хотим избежать пугачевщины, то должны вести энергичную и радикальную политику, облегчающую доступ крестьянина к земле; это опять же означает, что придется управлять без кадетов. Если мы хотим избежать дальнейшего падения пострадавшей от войны национальной экономики за счет забастовок и локаутов, то должны ввести контроль над производством, ограничение прибыли и фиксацию заработной платы; следовательно, мы должны править без кадетов. Если мы хотим поднять боеспособность армии, то должны опровергнуть дезорганизующую мысль о том, что если Россия отказывается от аннексий и контрибуций для себя, то армия вынуждена воевать за аннексии и контрибуции для союзников; поэтому мы должны оказать сильное давление на союзников, чтобы опубликовать условия подлинно демократического мира; следовательно, в международных отношениях нам придется представлять Россию без кадетов. Чернов сделал об этом доклад перед многочисленной аудиторией на частном «собрании старых партийных лидеров».
Однако в Центральном комитете партии, избранном Третьим съездом, он столкнулся с сопротивлением, которого трудно было ожидать после принятых съездом резолюций. Позиция партийного руководства оставалась неопределенной до самого корниловского мятежа. Только после этого произошли давно ожидавшиеся перемены. В частности, попытка Керенского сделать свое правление еще более неподотчетным с помощью концентрации власти в руках узкой «директории» встретила решительное и единодушное сопротивление. Центральный комитет партии принял резолюцию Чернова, отвергавшую возможность любого союза с кадетами.
Однако 4 и 12 сентября Центральный комитет вновь подтвердил желательность расширенной коалиции с цензовой демократией, которая будет подотчетна предпарламенту; при этом резолюция о невозможности коалиции с кадетами оставалась в силе. Резолюция также предусматривала принцип единого голосования для всех членов Центрального комитета; несогласным предоставлялось право «воздержаться без объяснения причин». Через две недели к этому решению добавился пункт о том, что все члены Центрального комитета должны активно проводить его политику и обязаны полностью воздержаться от «индивидуального голосования против мнения Центрального комитета».
Эти решения, принятые накануне Демократического совещания, связали Чернова по рукам и ногам и еще более ослабили его позицию. Он был наиболее последовательным политиком в партии эсеров, но ему мешало множество препятствий. Несмотря на его упорство, временами доходившее до порывистости, несмотря на решимость защищать свои главные цели, он не всегда проявлял эти качества в повседневной политике. Это требовало большей концентрации воли и большего умения не разбрасываться, чем было свойственно его типично русской натуре. Для профессионального политика он придерживался слишком демократических привычек и не обладал честолюбием и властолюбием, которые необходимы для успеха на политической арене. Его полностью удовлетворяли успехи на поприще лектора и публициста, не имеющие политического веса. Он пытался личным примером показывать, как следует соблюдать партийную дисциплину; возможно, это было благородно, но непрактично. Когда конференции и съезды Советов решали насущные вопросы, ему часто приходилось молчать или воздерживаться при голосовании, чтобы не нарушать то или иное противоречивое решение Центрального комитета, принятое незначительным большинством голосов, в то время как другие члены комитета не обращали на эти решения никакого внимания. Он все еще жил по законам того времени, когда лидеры партии были морально едины. Но те времена остались в далеком прошлом.
В 1917 г. верхи партии были столь далеки от низов, что человек с характером Ленина мог бы многого достичь, ставя ультиматумы руководству партии, подкрепляя эти ультиматумы призывом к рядовым членам. Критические обстоятельства слишком часто требовали резкого поворота руля, но усилия Чернова ослаблял страх за судьбу партии. Он действовал менее твердо и решительно, чем требовалось для принятия его точки зрения, иногда опасаясь разорвать и без того ослабевшие партийные узы, иногда боясь сбить с толку местные партийные организации своей личной борьбой с Керенским, иногда надеясь, что тактика выжидания и откладывания конфликта поможет выяснить, кто был прав, а кто нет, и безболезненно выправить партийную линию. Возможно, эти причины были уважительными, но следует признать, что Чернов принес в жертву фетишу недостижимого партийного единства активную защиту той самой программы, которую партия формально одобрила по его инициативе.
Через полгода после Третьего съезда партийная линия еще больше сместилась вправо. Дело дошло до того, что цикл статей Чернова, предупреждавших о приближении катастрофы, не был опубликован в центральном органе партии даже как его личное мнение. Центральный комитет решил, что партия слишком привыкла воспринимать статьи Чернова как официальную позицию руководства, что их отклонение от курса комитета может сбить с толку рядовых членов. Но и тут Чернов подчинился дисциплине и стал терпеливо ждать созыва Четвертого съезда. Съезд состоялся и единодушно поддержал резолюции черновского «левого центра», осудил колебания Центрального комитета и его неспособность добиться соблюдения партийной дисциплины. К несчастью, скорость развития исторических событий опередила ход неповоротливой партийной машины. Съезд удалось собрать лишь после большевистского переворота. Линию партии выправили, но было уже слишком поздно.
Глава 20
Сползание к большевизму
У партий, составлявших большинство в
