— Мой чемодан лежит в багажнике. — Сара, как обычно, перебила мою трескотню, не давая хлынувшему из меня словесному потоку замутить воду и превратить наш важный разговор в непролазную трясину. — Эмили вернется домой?
— Сомневаюсь.
Глаза Сары сузились.
— Нет-нет, точно, она не вернется.
— Тогда можно мне пожить у тебя? Несколько дней, пока я не найду квартиру или еще какое-нибудь место, где можно остановиться. Если, — быстро добавила она, — если, конечно, ты хочешь, чтобы я искала… другое место.
Я ничего не сказал. Дождь припустил с удвоенной силой, рука с тубой затекла, но я не мог заставить себя опустить на землю тяжеленный черный футляр, и Сара пока что не пригласила меня сесть в машину. Я подозревал, что от моего ответа будет зависеть, суждено ли мне вообще услышать это приглашение. Я так и стоял, нагнувшись к окну машины, дождь молотил меня по спине. Я вдруг вспомнил об обещании, которое дал доктору Гринхату.
— Что ж, отлично, — Сара включила передачу, машина медленно покатилась вдоль тротуара.
— Подожди. Сара, остановись.
На заднем стекле «ситроена» вспыхнули красные огоньки.
— Сара! — Я вприпрыжку помчался за машиной. — Конечно, ты можешь пожить у меня. Я буду очень рад.
Я ждал, что после моих слов лицо Сары озарится улыбкой, она предложит мне сесть в машину, привезет домой и уложит на зеленый диван, где я просплю ближайшие три дня. Но она, похоже, не считала наш разговор оконченным.
— Я решила оставить ребенка. — Сара внимательно смотрела мне в лицо, наблюдая за эффектом, который произведет ее сообщение. — Говорю на тот случай, если данный вопрос все еще представляет для тебя некоторый интерес.
— Представляет.
Впервые за время нашего разговора она сняла руки с руля.
— Знаешь, я вдруг подумала, что это не такая уж плохая идея — иметь ребенка. Пускай у меня будет хотя бы ребенок, — Сара развела руками, — если уж ничего другого у меня не будет.
— Думаешь, не будет?
— Мне так показалось.
Я выпрямился, отступил в сторону и, подставив лицо потокам дождя, кинул последний взгляд на пустое небо у меня над головой. Затем опустил на тротуар мою ношу, последний груз, который удерживал меня на земле, и открыл дверцу машины.
— В таком случае и я больше не вижу смысла цепляться за тубу.
* * *
Одним из самых странных предметов, выброшенных на берег тем наводнением, которое смыло меня с улиц Питсбурга и принесло в родной город, где я родился и вырос, был черный атласный жакет с горностаевым воротником, потертостями на локтях и недостающей стеклянной пуговицей. Хотя по закону Сара имела право требовать, чтобы Вальтер продал свою бесценную коллекцию и отдал ей половину стоимости имущества, приобретенного ими за время совместной жизни, она заявила, что не станет претендовать на дюжину полосатых футболок и похожую на бивень мамонта желтую бейсбольную биту, если он отдаст ей жакет. Я предпочел бы никогда больше не видеть эту вещь, но Сара сказала, что он стал для нее чем-то вроде талисмана, благодаря которому в тот памятный уикенд решилась наша судьба. От прочего движимого и недвижимого имущества Сара отказалась в пользу Вальтера, после чего он, как и подобает мудрому владыке могущественной империи, посчитал, что лучше пожертвовать одной, пускай и важной провинцией, сохранив при этом остальные земли и княжества. Когда все формальности были улажены и мы оба освободились от наших обязательств — личных и профессиональных, — мы с Сарой вступили в законный брак, что и было засвидетельствовано мировым судьей, который, как выяснилось, приходился троюродным племянником моей бабушке. На церемонии, состоявшейся в здании муниципалитета, Сара была в черном атласном жакете. Я считал это плохим предзнаменованием, но поскольку речь шла о моей четвертой свадьбе, вряд ли вообще стоило говорить о каких-либо предзнаменованиях.
В течение полутора лет, прошедших с того памятного уикенда, когда ветер разметал моих «Вундеркиндов» на заднем дворе магазина спортивных товаров мистера Кравника, я не мог написать ни одной строчки. Я собрал уцелевшие остатки рукописи: черновики, сюжетные планы и разрозненные страницы с отдельными абзацами, которые собирался вставить в текст, сложил в большую картонную коробку и задвинул под кровать. У меня в голове воцарился хаос, к тому же я не очень хорошо видел левым глазом, возможно, поэтому мне потребовался достаточно долгий период, чтобы вновь обрести душевное равновесие и способность внятно излагать свои мысли на бумаге.
Я познакомился с одним питсбургским нотариусом, у которого пару лет назад были проблемы с наркотиками, и узнал, что адвокат, занимавшийся моим разводом, также сумел избавиться от пристрастия к марихуане. Следуя примеру этих милых людей, я приложил все усилия, чтобы стать хорошим мужем для Сары и достойным отцом нашему сыну. Саре предложили пост проректора по учебной работе в колледже Коксли, ей удалось договориться с деканом факультета английской литературы, — того самого факультета, которому Альберт Ветч отдал большую часть своей жизни, — и меня взяли преподавателем на неполный рабочий день. Мы переехали в маленький городок, затерянный среди холмов Западной Пенсильвании, с его приземистыми каменными домишками цвета опавшей листвы и неоновыми вывесками, которые в долгие морозные ночи горят особенно ярко, так ярко, что на них невозможно смотреть. Мы сняли дом примерно в двух кварталах от Пикман-стрит, где до сих пор благополучно существует отель «Макклиланд». А потом, в одно воскресное утро, недели через две после нашего переезда, я достал из-под кровати большую картонную коробку и похоронил ее под кустом глицинии на заднем дворе нашего дома.
Я сажусь за рабочий стол рано утром, пока мальчик спит, и днем, если мне не надо идти в колледж; иногда я пишу вечером, когда возвращаюсь из «Алиби-таверн»: в те дни, когда меня посещает нечто вроде творческого кризиса, я люблю провести пару часов возле стойки бара. Кроме того, вечером во вторник, после того как схлынет поток посетителей, вы также можете застать меня в «Алиби». Вы без труда узнаете подслеповатого минотавра в вельветовом пиджаке, который сидит в дальнем углу бара возле музыкального автомата с кружкой «Айрен сити лайт»: он пьет его, руководствуясь исключительно соображениями медицинского порядка, как средство, способствующее восстановлению душевного равновесия. Если вы присядете на соседний стул и просидите там достаточно долго, вполне возможно, вам удастся завести с ним разговор и он обмолвится, что в настоящий момент пишет книгу об истории бейсбола, или масштабный роман о Гражданской войне, или усердно работает над сценарием под названием «Сестра тьмы», в основе которого лежат рассказы другого неизвестного литератора, некогда жившего в этом городе и писавшего под псевдонимом Август Ван Зорн. Обычно рядом с ним сидят двое или трое молодых людей — его студенты, полные надежд вундеркинды, чьи сердца сжимаются от восторга и благоговейного страха при мысли о тех блистательных романах, которые, как они верят, им суждено написать. В свое время он был знаком со многими знаменитыми писателями. Он любит рассказывать своим юным спутникам разные забавные и поучительные истории о том, как неизлечимая болезнь, которой страдают все настоящие писатели, неизбежно отражается на судьбе их героев. Молодые люди внимательно слушают своего учителя, некоторые даже отправляются в библиотеку колледжа и, отыскав на полке одну из его книг, присаживаются на корточки возле стеллажа и торопливо перелистывают страницы в поисках эпизодов, похожих на правду.
