приходил.
— Эрик, я ее лишь толкнула, она сама, честное слово! — Девушка не плакала. Она говорила ровно, почти спокойно.
Оглушенный, двигаясь будто в полусне, он плотно закрыл за собой дверь, присел около Констанции и положил пальцы ей на шею, пытаясь нащупать пульс. Его пальцы дрожали, казалось, что он чувствует слабое биение сердца, казалось, что стоит поднести к губам женщины зеркальце, и оно запотеет. Он не понимал, что происходит, переключившись в автоматический режим.
Автоматизм. Наверное, так проявляет себя «Алекситимия» после полной интеграции с организмом человека. Автоматизм, бесчувственность. Тебе не больно и даже не страшно. Ты просто оглушен, находишься в пыльном мешке, сквозь который с трудом видишь отдельные элементы мира. Чужого мира, который никак не складывается в стройную картинку. Калейдоскоп рассыпается. Вселенная бьется и летит в пропасть.
Эрик поднял тяжелый взгляд на Марию, чувствуя, как обрывается и разбивается на миллионы частиц сама суть его существования. Единственное чувство, доступное человеку в таком состоянии, — гнев. Он подскочил к ней, схватил за больничные одежды и прижал к шкафу. Почти так же, как Констанцию полчаса назад, но без страсти. С одной лишь холодной яростью, которая помогла отогнать морок и вернуть ясность рассудка. Мария затрепетала в его руках, как всегда. Только в этот раз в ней не было подобострастия и щенячьей верности. «Алекситимия» работала. И эта новая женщина в старом теле его пугала.
— Ты не можешь меня убить, это слишком рискованно, — прохрипела девушка, хватаясь за его пальцы. — А вот я видела все. Как ты брал ее на этом самом столе, пока она шептала тебе проклятия.
Эрик мгновенно отступил. Он замер напротив Марии, тяжело дыша и лихорадочно соображая, что делать. Разум отключался, мужчина ощущал приближение срыва, с трудом удерживая себя на краю. Надо вспомнить, о чем говорил врач. Дыши. Медленно. Глубоко. Закрой глаза и дыши. Ощути свое тело, каждую его часть. Дыши, черт возьми!
Может, это ошибка? Может, она просто лишилась чувств? Не могла здоровая женщина погибнуть от легкого толчка.
Он вернулся к Констанции, игнорируя Марию, на которую ему как тогда, так и сейчас было плевать, присел перед сестрой на корточки, потом встал на колени. Да, она изменила лицо. Но он узнал бы ее в любом случае. По глазам. Сейчас эти глаза были закрыты, а волосы рассыпались вокруг головы шелковистым ореолом. Взгляд заволокло туманом.
— Она написала муженьку записку. Собралась сбежать, — подала голос Мария.
Тварь.
Дыши. Эрик, успокойся и дыши. У тебя будет время все осознать, переболеть. Руки предательски дрожали, когда мужчина не с первой попытки достал пейджер и набрал короткое сообщение человеку, который был призван решать любые проблемы. Его трясло. Он взял Констанцию на руки и, пошатываясь, бережно уложил на диван. Снова рухнул перед ней на колени. Убрал с лица волосы. Он не мог понять, что происходит, отвергал реальность и чувствовал бесконечную бездну ужаса, который постепенно заполнял все естество.
Когда она сбежала из дома, Эрик впал в неистовство. Отец терпел его буйство два дня, а потом вызвал доверенных людей, которые сгребли подростка в охапку и отвезли в интернат для трудных детей из благородных семей. В психушку, если говорить простым языком. Препараты и терапия позволили купировать боль, даже помогли ему социализироваться. Врачи ему поверили, а он лишь научился играть так, как никто другой. Выйдя из шокового состояния, Эрик мастерски обманывал врачей, сиделок, медсестер и даже отца. Ему стало легче, но мысли о Констанции не исчезли, пусть и стали хроническими и не мешали жить. И он начал разрабатывать план. Тогда он взял себя в руки, закрыв рану, оставленную сводной сестрой, зная, что обязательно наступит момент и девушка будет принадлежать ему.
Его мать умерла при родах. Кто являлся матерью Констанции, Эрик не знал. Просто в какой-то момент девочка появилась в их жизни. Кажется, ему было пять. Отец принес малышку домой и сказал, что теперь она будет жить с ними, что она — его сестра и он должен заботиться о ней, он должен защищать ее от мира и от плохих людей. А все люди по умолчанию не так хороши, как хотели бы казаться. Так интересно, что отец привел ее в их дом. И он же стал одним из тех, кто ее убил, — ведь ее убила «Алекситимия».
Убила.
От этого слова по спине пробежали мурашки. Эрик почувствовал, что теряет контроль, сжал кулаки, с трудом восстанавливая дыхание. Тонкие руки Марии легли ему на плечи, она прижалась тощим тельцем к его спине.
— Я стала лабораторной крыской потому, что ты бросил меня.
— Это твое решение.
— Но ты бросил меня.
Ему было на нее плевать.
— Но я всегда тебя любила. И никому не расскажу про то, что ты делал с ней. А ты никому не скажешь, что сделала я. Ведь я ничего не делала. Она просто упала. Может, она притворяется?
Констанция не притворялась. Эрик не обнаружил видимых повреждений. Нет вмятин на черепе или ссадин на висках. Ничего, что могло бы доказать вину Марии. Ничего, к чему смогло бы придраться следствие. Ничего, за что бы мог зацепиться он сам, чтобы найти малейший шанс обвинить эту девчонку во всем. Единственное, что ему пришло в голову, — разрыв аневризмы. Или остановка сердца. Из-за стресса. Кто уж теперь разберет.
— Это ты виноват, — прошептала Мария, касаясь губами его уха. — Она перенервничала из тебя. Она хотела уехать, оставить мужа — из-за тебя. Если ты решил кого-то обвинить — обвини самого себя.
Ее шепот еще долго стоял в ушах. По щекам катились слезы. Он держал Констанцию за руку, не смея шевелиться, мгновение за мгновением отделяясь от реальности и погружаясь в пучину самобичевания и нового мира, в котором ему еще предстояло научиться жить.
Страшнее было то, что осколки его угасающего сознания ухватились за слова Марии, слова, которые впечатались в его кожу, в его естество.
Это его вина.
Он пережал. Не справился с собой, загнал ее в угол. И разрушил то, ради чего жил.
Из оцепенения его вывел условный стук в дверь. Эрик вскочил. Открыл дверь. На пороге стоял его помощник, купленный с потрохами раб.
— Ты долго, Метье.
— Идите домой, месье Туттон. Я разберусь.
Некоторое время спустя
Куда делась Констанция Берне, не знал никто. Арнольд Нахман вернулся из командировки спустя несколько долгих дней, нашел письмо, обнаружил пропажу ряда документов (Эрик решил, что так будет достовернее) и объявил на совете, что Берне исчезла, видимо, сбежала. «Шестерка» напряглась, а
