Книга Межесвет - Юлия Федорченко

даже не хижина, а целый особняк, чем-то напомнивший Летиции отцовский дом, но, должно быть, она просто видела, что хотела. Садом называлась небольшая роща тех деревьев с синими плодами, которые являлись редким, если не единственным, источником питания в Долине Аш. В доме было темно. Наверное, хозяин отсутствовал. В какой-то миг эта мысль показалась ей абсурдной: куда же он делся, на работу, что ли, ушел? Или решил прогуляться по этой безжизненной, черной пустыне, подышать пылью и пеплом? В любом случае, вряд ли он обидится, если она проберется в его сад без разрешения и сорвет парочку плодов.

Летиция уверенно зашагала вверх по склону. Тропа стала более ухоженной, вдоль нее тянулся низкий белый заборчик с облупленной краской, кое-где покосившийся, но в целом вполне приличный. Корни синеплодых деревьев пронизывали весь холм, создавали на дороге бугры и торчали из-под земли. Госпожа ди Рейз, несколько раз споткнувшись, стала смотреть исключительно себе под ноги. Снова толстый извилистый корень, доска от забора, гнутый ржавый гвоздь, мятая тряпка, кроличья нора. Белая скамейка, пара ног в кожаных сапогах, край потрепанного плаща.

Она остановилась.

— Когда придет время, — произнес Охотник, — скажи мне: все было не напрасно.

Глава 32

(Ланн)

Может быть, Кольм узнал голос своего господина. Ланн не мог этого знать и опасался спрашивать. Касательно этого крика нельзя было с точностью утверждать даже то, что он принадлежал человеку. Для мальчика будет лучше, если он решит, что в храме скрывалось чудовище, а то, что они слышали, было предсмертным воплем боли.

В воздухе вились белые крупинки, падали им на плечи, оседали на волосах. Им приходилось пробираться сквозь снежные завалы, и дорогие брюки из мягкого бархата, заменившие Ланну привычные кожаные штаны, входившие в облачение ульцескора, промокли до колен. Ульцескор искоса глянул на Кольма: кончик носа и щеки зарделись от жалящего снега, мальчишка стучал зубами и, очевидно, промерз до костей, но тем не менее не жаловался, с достоинством снося все тяготы путешествия. Кольм позволил себе только одну слабость: не выпускал из рук край Ланнового плаща, потому что боялся потеряться во мгле.

Как только они достигли рыночной площади, серьги окончательно погасли. Прилавки замело снегом, и только хлопанье палаток на ветру напоминало о том, что когда-то здесь были люди. Кольм усилил свою хватку и прижался к Ланну, не отставая от него ни на шаг. Ульцескор присел на корточки и пошарил под прилавком в поисках фонаря, но обнаружил лишь прогоревший факел.

Мальчик с тревогой наблюдал за ульцескором, тенью во мраке, чуть более черной, чем окружающее пространство. Сам он не решился бы сунуть руку во тьму: кто-то или что-то могло схватить его и утянуть под прилавок, а там расправиться с ним десятком мучительных способов. Кольм чувствовал себя маленьким мальчиком, хотя полчаса назад не позволил бы страху взять над собой верх; но ведь теперь рядом был смелый, взрослый мужчина, по сравнению с которым он был безнадежно слаб. В этом страшном, новом мире он не представлял своей жизни без Ланна и собирался цепляться за него до последнего, если ульцескор вдруг решит его оставить.

Наконец искомое было найдено. Кольм вскрикнул от восторга, когда факел загорелся и озарил оранжевым светом небольшой участок, на котором они стояли. Тьма отступила, съежилась и как будто растеряла изрядную долю своей зловещести. В глазах мальчика плясали отблески пламени. Теперь они могли двигаться не на ощупь и по пути осматривать окрестности, точно восторженные туристы.

Городок был покинут в спешке, как и дворец: в этом не было сомнений. Ни в одном окне не горел свет, не слышалось никаких звуков, кроме шепота снега и свиста ветра. Ланн ощутил внезапный прилив нежности от того, что живое, человеческое существо жмется к его бедру, ища у него тепла и защиты. Что бы он делал, оказавшись здесь совсем один? Грань была чистым безумием, выдумкой сбрендивших богов, но с ее существованием, как и с периодами межесвета, можно было примириться. Прежний мир давал человеку целые сутки передышки. Но тьма и тишина сжимались со всех сторон уже неизвестно сколько, грозя раздавить тебя, высосать из тела все соки и лишить рассудка.

Ланн быстро отчаялся и перестал искать выживших. Ему вряд ли удалось бы перекричать метель, да и человеческий голос мог привлечь рефиайтов. Он боялся не за себя — за мальчика. На сердце лежала какая-то тяжесть, будто он не сделал всего, что требовалось, но ульцескор отмел эти мысли и направился к главным воротам.

Спустя несколько шагов они наткнулись на тело ребенка. Оно ничком лежало на ступеньках крыльца, наполовину заметенное снегом, и Ланн было подумал, что ребенок мертв, когда тот вяло пошевелился. Вместе с Кольмом они вытащили его из сугроба. Ульцескор присел на крыльцо, усадил найденыша к себе на колени и принялся интенсивно растирать его через одежду. Кольм в это время согревал маленькие руки в своих ладонях.

На вид ребенку было четыре или пять лет. Светлые волосы были коротко острижены. Определить его пол по лицу и одежде не представлялось возможным, поэтому Ланн спросил:

— Ты мальчик или девочка?

Найденыш обернулся и взглянул на него испуганно, по-совиному распахнув глаза.

— Мальчик.

— Хорошо, — сказал ульцескор. Маленькие девочки вызывали у него куда больше беспокойства. Он плохо представлял, как с ними обращаться и куда потом девать. — Как зовут? — осведомился он чуть менее мягко. — Имя у тебя есть?

— Динь, — шепотом признался ребенок. Вдруг его личико исказилось, будто он собирался разреветься. Ланн мгновенно напрягся, приготовившись к самому худшему. — Я хочу писать.

— Кольм, — распорядился ульцескор, — заведи Диня за угол и помоги ему.

Паж сделал, как было велено, и вернулся через пару минут. Легонько подталкивая ребенка в спину, он странно поджимал губы. Динь закрывал ладонями что-то пониже пояса.

— Что случилось? — строго спросил Ланн.

— Молнию заело, — нехотя признался Кольм.

Ульцескор издал тяжелый вздох. Расправившись с пикантной проблемой, он поднял ребенка на руки и накрыл его краем плаща. Крошечная ручонка сомкнулась на его рукаве, и чувство тяжести, которое Ланн испытывал до сих пор, бесследно рассеялось. Он уже не думал, что бросает здесь кого-то на произвол судьбы; в нем поселилась холодная уверенность, что он спас всех, кто еще мог быть спасенным.

Детям все еще требовалась пища и пылающий очаг, как и самому Ланну, хотя это маленькое происшествие чудесным образом согрело всех троих. Они могли выбить дверь любого дома и переждать непогоду внутри, но метель была не слишком сильна, а