я усвоил одну горькую истину: нет под солнцем ничего более страшного, чем любезный бюрократ!
Перевод Е. Туганова.
СТАРЫЕ БАСНИ НА НОВЫЙ ЛАД
КУКУШКА И ПЕТУХ
— Как славно ты поешь, Петя-петушок!
— А ты, кукушечка, такие выводишь трели, такие ноты берешь, что нету, я считаю, во всем лесу певицы лучше.
— Всю жизнь готова слушать твой сладкий голосок!
— А ты лучше соловья поешь! Куда ему до тебя!
— А тебя, петушок, все слушают — не наслушаются!
Так кукушка с петухом нахваливали друг дружку без устали, пока не пробудили к себе интерес в музыкальных кругах и не получили назначения в оперу.
СТАРИК И ЛИСА
Возвращался как-то старик домой в село, а в телеге у него полно рыбы. Глядь — посреди дороги лиса лежит. Спрыгнул старик с телеги, глянул на лису, ногой поддел — не шелохнется.
— Ежели дохлая, — подумал старик, — захвачу-ка ее с собой, аккурат старухе моей на воротник. А ежели только прикинулась, мне-то что? Рыба не моя, небось — рыбкооповская.
Зашвырнул он хитрюгу-лису в телегу, прикрикнул на волов и закурил преспокойно трубочку.
ЗАЯЦ И ЧЕРЕПАХА
Поспорили заяц с черепахой, кто кого быстрей. Определили, где будет финиш, и заняли место на старте. Заяц мчался что было мочи, потому что помнил, как один его легкомысленный предок, было дело, вместо того, чтобы бежать напрямик, отвлекся и проиграл пари.
Мчался заяц как ветер, не сбавляя скорости, и красивым прыжком опустился у финиша. И надо же — видит: черепаха уже на месте, стоит, в усы усмехается.
Бедняга заяц! Не знал он, не ведал, что черепаха была большим начальством в одном учреждении и прибыла на старт в персональной машине.
Перевод М. Михелевич.
Павел Вежинов
ГЕРОЙ БЕЗ ЕДИНОЙ МОРЩИНКИ
Писатель К. (назвать его имя не имею права) написал рассказ и, будучи человеком по природе добродушным, да к тому же оптимистом, немедленно отнес его в редакцию литературной газеты. Там рассказ пролежал пять недель, а в конце пятой недели автора срочно вызвали к заведующему отделом Н. (назвать его имя я также не имею права).
Писатель К. надел свою новую чешскую велюровую шляпу, галоши и, предоставив ветру играть концом пушистого красного шарфа, торопливо зашагал в редакцию. И хотя он был, как мы уже сказали, оптимистом, в душе его закопошились дурные предчувствия.
Когда он вошел в кабинет, редактор Н. стоял у окна и, скрестив на тощей спине худые руки, пристально наблюдал за тем, как в соседнем дворе чья-то рослая и могучая домработница выколачивает персидский ковер. И мощные удары, и пыль, подымавшаяся от ковра, вызывали у редактора какие-то кошмарные ассоциации, которые он изо всех сил стремился отогнать.
— Привет! — сказал автор.
— Привет! — ответил редактор.
Оба сели — редактор за стол, автор перед столом. Коварный квадрат фанеры, пролегший между ними, тут же внес в атмосферу холодность и официальность, столь необходимые для делового разговора. Редактор откашлялся, вынул из ящика рукопись и, бросив на старого приятеля полусуровый, полуснисходительный взгляд, деловито начал:
— Рассказ твой в целом неплохой, и мы, так сказать, готовы его напечатать… Вот только есть в нем одна фразочка, которая смущает не только меня, но и всю редколлегию…
Слово «редколлегия» редактор произнес особенно веско и внушительно, так как чувствовал, что собственный его авторитет тут, пожалуй, не поможет.
— И что это за фразочка? — так же полусурово, полуснисходительно спросил автор.
Редактор полистал рукопись и многозначительным тоном прочел: «Рот его окаймляли две горькие морщины».
Услышав это, автор задумался, взгляд его стал виноватым.
— Да! — сказал он вздыхая. — Слишком банально!
— Не в том дело! — воскликнул редактор. — Тут вопрос идеологический! Ведь твой герой — человек общественно активный, верно? Он борется за новое общество! А раз так — он должен быть оптимистом! Тогда откуда у него эти горькие морщины?
Автор задумался.
— Ну, значит, у него были какие-то неприятности!
— Какие неприятности?
— Скажем, бытовые! Или, допустим, общественные… И у меня, когда я выйду отсюда, тоже появятся такие морщины…
— Не валяй дурака, я говорю серьезно! — рассердился редактор. — Эти морщины здесь совершенно ни к чему…
— Наоборот! — воспротивился автор. — Надеюсь, ты не станешь возражать, что каждый герой должен быть индивидуализирован!
— Тогда вырази его индивидуальность как-нибудь иначе… Пусть у него будет, скажем, ну хотя бы бородавка…
Автор снова задумался.
— Это идея! — согласился он. — К примеру, этакая роскошная волосатая бородавка…
— Волосатая! — усомнился редактор. — Почему волосатая?
— Просто так эффектнее…
— Нет, волосатая, пожалуй, не пройдет! — осторожно сказал редактор.
— В конце концов я автор и имею какие-то права…
— Верно, у автора есть свои права! — примирительно проговорил редактор, взял рукопись и тихо прочел: «Около рта у него была роскошная волосатая бородавка!»
Потом еще раз повторил: «волосатая» и решительно заявил:
— Нет, не пойдет!
— Да почему же?
— Слишком натуралистично!
— Ну, выдернем волоски!
— Нет, все равно плохо… Антиэстетично…
— Но зато естественно… И с идеологией все в порядке…
— Наоборот! Положительный герой с бородавкой! Полная бессмыслица!
В комнате воцарилась тишина. Только слышно было, как во дворе домработница выколачивает ковер.
— Послушай, убери-ка ты это проклятое словечко «горькие»! — предложил редактор. — Пусть будут просто «морщины».
— Сам же
