— Мы столько за три месяца не заработали, — пояснил Нед.
Хотелось присвистнуть, но я лишь удивлённо дёрнула бровями. Участники грабежа нас пока не видели, слишком увлечённые сбором изумрудов, но всё же рисковать не стоило. Громкие звуки могли нас выдать.
— Благог’одный муж обязан помочь… — начал Лампадирио, но я всё-таки пнула в бок.
— Из способных держать оружие остались только вы с Моном, — вызверилась на Куиджи. — Но у него оружия в принципе нет, а ты можешь попробовать закидать злодеев пергаментами.
Куиджи надулся, обиженно запыхтел. Но псих был знаменит своей отвагой в угоду губительной справедливости, и порой его порывы всё же стоило осаждать.
Мон попятился, стараясь не звенеть внушительным мешком. Пусть не таким дорогим, как тот, которого сегодня лишились шахтёры, но все же весьма привлекательным для разбойников.
— Надо уносить отсюда ноги, — Нед дёрнул Куиджи за капюшон.
Кажется, ментальный маг хотел что-то возразить, но одного взгляда на мои новые шрамы ему оказалось достаточно. Всё-таки хорошо, что я не позволила Мону их перевязать.
Трое членов банды уже почти спустились к широкой тропе, а я всё-таки помедлила. «Ты вот так просто уйдёшь?» — спросил Каас, который внезапно стал гласом моей совести. Благо, отвечать ему вслух я ещё не начала, поэтому только подумала: «Нужно защитить свою банду». Конечно, это было сомнительным оправданием. И я вдруг почувствовала себя… плохим человеком. Не легендой академии с дурной репутацией, а самой настоящей сволочью, закрывающей глаза на несправедливость. Ладонь шлёпнула по чёрному пауку, и свежие рубцы снова закровили. В назидание за бездействие.
После лечения Мона чувствовала я себя вполне сносно, Карнеум и Каас были при мне… Я бы, возможно, могла решить проблемы шахтёров в три стрелы. Позиция была выгодная, бандиты бы даже не успели понять, что произошло. По крайней мере, первые два. А с третьим мы бы как-нибудь справились вчетвером. Несчастные добытчики даже наградили бы нас за спасение…
Я обернулась. Широкое плато было затоптано нашими следами, залито капельками крови и выпивки. Пещера, из которой мы вышли, темнела провалом, и в очертаниях её каменистых стен мне вдруг померещилось движение. Колени подогнулись, и я едва не рухнула от усталости и напряжения. Тысячи стрел с чёрным оперением засвистели в ушах, и я заткнула их, замотала головой. Руки с тёмными дорожками вен потянулись ко мне тенями, поползли по белому снегу… Чей-то взгляд словно повернул ржавый ключ под лопаткой, выпустив на свободу болезненный страх. Нет. Нельзя позволять безумию взять верх. Два счёта — вдох, три счёта — выдох.
Накинув капюшон, бегом сорвалась за парнями.
Разбойников я не боялась. Но другое опасение неотрывно преследовало меня — где-то близко всё ещё кружил кто-то явно поопаснее тупых громил. И Нед был прав: лучше было унести отсюда ноги, пока этот кто-то не сменил свою чёрную милость на гнев.
* * *
В Понтоне пришлось задержаться.
Мы шли по дощатому настилу, служащему здесь дорогой, и старались зажимать носы из-за вони.
Море по правую руку подбиралось почти до мшистой ограды, слизывая с берега снег, и желтоголовые олуши чинно разгуливали по мокрой солёной грязи. По левую ютились покосившиеся домики с дырявыми крышами, и роль олуш здесь выполняли местные жители. Чумазые, истощавшие, с ввалившими глазами и пятнами по всему телу, они кутались в рваньё, вздрагивая от каждого порыва ледяного ветра, и кидали на непрошенных гостей угрюмые взгляды.
Нам здесь были не рады.
Понтон — восточная окраина Кроуница — в противовес западной «Долине нищих» служил приютом для обездоленных. В ход строительства действительно нищего района шло всё, что плохо лежало: трухлявые доски, холстины, ободы бочек, даже солома. Ею заполняли сквозные дыры в стенах, подбивали дверные щели. На ней же спали.
Зима только три дня как вступила в свои права, но холода в северную столицу пришли уже в середине осени. Порывы бриза трепали брезентовые стяги на окнах, худо-бедно прибитые ржавыми гвоздями. То и дело слышался кашель, сиплый голос и мужская брань.
Ближе к консульской набережной в море уходил узкий пирс, который местные гордо звали «Вольной пристанью». Причаливали сюда только рыбацкие лодочки, везущие скудный улов. Настолько скудный, что даже запах рыбы слабо пробивался сквозь зловоние нечистот. Причина плохой добычи красовалась на прибрежном частоколе: слишком дырявые и явно незнававшие починки сети темнели от плесени и водорослей. Должно быть, их хозяева подались в рыбаки от голода, и совсем не имели навыков и знаний.
Но примечательна «Вольная пристань» была вовсе не рыбной ловлей — в Понтоне это была самая просторная площадка с довольно крепкими досками поверх бурых камней, приспособленная под торговлю. С одного бока к пристани прижималась таверна без названия, но с выцветшей от времени вывеской, изображающей двух дерущихся олуш, а прямо под листовками объявлений расположились торговцы. Рынок смотрелся под стать всему Понтону: товарами служили ещё целые фонари, глиняная посуда, доски, инструменты, статуэтки и свечи для божниц, амбра и сушеные травы. В основном всякая рухлядь вроде той, которой был забит наш военный штаб в академии. Ближе к крыльцу таверны попадались лотки с едой и дымящиеся чаны с напитками.
— Здравствуй, Джетка, — я протянула несколько монет женщине в переднике поверх ватной куртки. — Нам как всегда.
— Четыре чашки горячей медовницы? — худое лицо озарила добродушная улыбка. — И четыре свежие сайки?
— Сегодня три, — поправила я, оглядывая площадь. — А почему так мало людей на «Вольке»? Опять городовые разогнали?
— Так халдянка нынче во всём Понтоне, — Джетка огромным половником налила сдобренную мёдом воду в чашку. — По домам сидят, лихорадят да нутро выплёвывают. Болезнь деток косит… Как бы мою Ульку не заразило.
Женщина протянула мне две исходящие паром кружки и промокнула уголки глаз. Тепло от глиняных стаканов с горячим питьём обожгло ладони, и я поспешила передать напиток оставшейся банде.
Куиджи отказался посещать с нами Понтон, но не по соображениям чистоплюйства — обычно благородный муж очень сочувствовал беднякам, и даже мелкие монеты раздавал жадной детворе. Не без брезгливости, стоит отметить. Всё-таки аристократ. Но именно сегодня у самого спуска с Трескималя маг сослался на важное почтовое отправление, которое он получил от матери из Лангсорда, и погнал капрана в центр Кроуница. Выглядел при этом Лампадарио как-то загадочно и взволнованно — я даже засомневалась, стоит ли его отпускать одного в город, но быстро сама себя осекла: его свобода — его правила. В конце концов, у меня тоже были дела, о которых я не рассказывала банде изгоев. Каждый имел право на секреты.
— Давно халдянка началась? — заинтересовался Мон, принимая из рук Джетки ароматную сайку.
Сайки у неё были самые лучшие — из пшеничной муки, всегда свежие, мягкие, присыпанные толчеными семечками. Я тоже взяла свою и с удовольствием вгрызалась в булочный бок. После битвы и спуска с гор сайки Джетки казались всей банде пищей богов. Это была уже традиция — непременно заглядывать на «Вольную пристань» перед возвращением в академию и лакомиться сдобой.
